«Добро. Чистота. Справедливость…»
Добро. Чистота. Справедливость.
Какие чужие слова!
Усмешка кривится брезгливо,
Покорно болит голова.
Новеллы. Комедии. Драмы.
Сказанья, ожившие встарь.
Повсюду настроены храмы,
У каждого светлый алтарь.
А я не имею престолов,
Богов никаких я не чту;
Зажгу ароматные смолы,
Свою возвеличу мечту.
Где силы добра и химеры?
Кто знает границы? Скажи!
Не нужно твердить лицемерно
О правде и дерзостной лжи.
Я знаю одни полутоны,
Приемлю одну светотень;
Тоскливо-негромкие стоны
Колышут мерцающий день.
Грехи. Преступленья. Беспутства.
Не знаю. Никак не пойму.
Искусство, больное Искусство,
Создавшее светлую тьму!
«Бунина я вечером читал…»
Бунина я вечером читал.
Загрустив, задумался немного.
Мне казалось, будто я устал.
Тихая, неясная тревога…
Старая, неявленная быль,
Иногда мерцающая слабо.
Сосны. Снег. Порывистый ковыль.
Чернолесье. Каменные бабы.
У реки погаснувший костер,
На лугах веселая охота;
Без конца раскинулся простор.
Без конца родимые болота.
На пригорке белый монастырь;
Высока церковная ограда.
Тяжела надозерная ширь,
Но живой печали сердце радо.
Утомленье – сладкая тюрьма;
Из неволи сердца не исхитишь.
Здесь грешил мятежный Кутерьма,
В озеро ушел Великий Китеж.
Струги плыли быстрою рекой.
В бой с татарами пошли, не струсив.
Бунин верной, четкою строкой
Поманил меня дождливой Русью.
Целый вечер у него в плену;
Но сейчас прошло очарованье.
Слушаю байкальскую волну
В поезде, на розовом диване.
«Перехожие калики…»
Перехожие калики
Запевают старый сказ.
Слишком яркая безликость
Утомила нас.
Богатырские заставы,
Белый камень-алатырь;
Заколдованные травы,
Тихий монастырь.
Нету резких очертаний,
Электрических огней.
Никнет родина в тумане,
Я невольно с ней.
«В городе душно и пыльно…»
В городе душно и пыльно,
Как будто копилась гроза.
Меня огорчила нестильность:
У меня заслезились глаза.
Я зашел в молочную Глика,
Прошел в обеденный зал.
Поправил в петличке гвоздику
И чаю подать приказал.
Проворилась девушка Уля;
Меня поразили чуть-чуть
Движения дикой козули
И пышно несмятая грудь.
«Я калиф доходной молочной»,
Смеялся хозяин в углу.
А я знал: он смеется нарочно,
Противясь прижавшему злу.
А я знал: у смешного калифа
Недавно единственный сын
Не вынес пятнистого тифа
И он остался один.
Я подумал: сегодня вторник.
Завтра в банк пойду скучневеть.
Замечтал: напечатаю сборник
И стану смеяться и сметь.
Тогда названьем maestro
Прикрою причуды ума.
Мажорились крики оркестра,
В убогом фойе синема.
Повседневности липкая тина.
Грезоявей бенгальская нить.
Я бросил на чай полтинник
И снова пошел бродить.
«Аляповатое барокко…»
Аляповатое барокко
Я на мгновенье полюбил:
Оно давало мне уроки
Роскошества излишних сил.
Нагроможденья золотые,
Тяжелоценная парча,
Тельцы, художником литые,
Меня взманили, горяча.
Моя любовь – стрельчатость арок,
Двойной готический узор,
Где пламень веры странно ярок,
Где фанатичен каждый взор.
Но видеть гордые колонны
Непосвященному нельзя.
В пыли дорог, по горным склонам
Моя далекая стезя.
Я должен быть с надеждой слитым
И в безнадежности проклясть,
Чтоб в этом храме к черным плитам
Я мог с рыданием припасть.
«Марк Ильич, Вы помните вчерашнее?..»
Марк Ильич, Вы помните вчерашнее?
Марк Ильич, Вы помните вчерашнее?
Помните картины Левитана?
Нам обоим показались страшными
Эти дали, полные тумана.
Я твердил: мистической вуалью
Светлый мир властительно окутан
И скорбит, задавленный печалью,
Холоден, угрюм и неуютен.
А для Вас – все линии исчислены,
Напомажены, приглажены, умыты;
Словно дети няней в садик присланы
Умные, веселые и сытые.