Это ложь. Мы пленники без голоса.
Все томимся жалобой одною.
Ах, мой друг, недаром Ваши волосы
Серебрятся ранней сединою.
Перестанем. Споры утомили.
Слышите? Уже сыграли зорю.
Доставайте томики де Лиля,
Северяниным раздумье олазорив.
Косоворотка
«Я уничтожил перед обыском…»
Я уничтожил перед обыском
Фотографическую карточку,
Где ты – туманная с апрельским проблеском,
Казалась девочкой в наивном фартучке.
Прости, хорошая. Звонка тревожного
Я ждал наверно, часов в одиннадцать.
Я ждал неволи, замка острожного,
И было поздно. Куда мне кинуться?
Пути отрезаны. Пути прослежены.
Меня травили. За мной охотились.
А за окном кусты оснежены:
Зима о неге позаботилась.
О, скоро ротмистр с улыбкой бальною
Протянет ордер: «Вы арестованы».
Я жалко вздрогнул. Моя печальная,
Тебе разлука уготована.
Но ты скажи суровой матери,
Что я в Сибири останусь пламенным,
Что буду гордым я и на каторге,
Умру безмолвно, умру под знаменем.
Звонят. Еще. Надежды канули.
Я письма жгу твои. Я вынул маузер.
А на столе шток-розы вянули…
Прости, любимая. Ты будешь в трауре.
«Нет, полюбить я не смогу…»
Нет, полюбить я не смогу
Просторы сумрачной Сибири;
Ее тоскливую тайгу,
Ее безрадостные шири.
Чужая, дикая страна!
То солнцем проклятые степи,
То снежной глади целина,
То жалко стонущие цепи.
Всегда покрыты синим льдом
Ее нетронутые скалы;
Я не зажгусь ее огнем,
Огнем сурового Байкала.
Проволочные заграждения
I
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
«Внезапно вскинувшейся сворой…»
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Внезапно вскинувшейся сворой
Поэты, злобно и остро,
Ведут с чужим Искусством споры,
Постыдно пачкая перо.
Они грозят упорной местью
Поэтам вражеской земли…
Не с ними я! Не с ними вместе!
Не в этой бешеной пыли!
Пускай я грешен. Грешен многим;
Убогий, вялый и пустой
И олимпийского порога
Недосягающий мечтой;
И празднословлю и лукавлю,
Но никогда и ни строкой
Я не возвысил в этой травле
Уже окрепший голос мой.
Меня приветствуют нападки,
Полупрезрительный отпор
И снисходительность украдкой
И осуждение в упор.
Но я с уверенной отрадой
Внимаю ропщущей хуле:
Искусство верная ограда.
Искусство просвет на земле.
«Венеру Милосскую в землю зарыли!..»*
Венеру Милосскую в землю зарыли!
Венера Милосская в черной земле!
О, древние боги, могучие крылья
Скорее расправьте в синеющей мгле!
Скорее на помощь! Но заперты боги
В гробницы музеев – застенки-дворцы,
А мы изнываем в уныньи убогом,
Прекрасного Феба плохие жрецы.
Исполненный силы, исполненный веры,
Безудержный Марс мировой властелин;
Забыты прозрения дивной Венеры,
Когда над Парижем кружит цеппелин.
Быть может, в смятеньи сражений окрестных,
В усталой покорности сломленных сил,
В испуге забудут священное место,
Найти не сумеют бесценных могил.
Промчатся столетья. Давнишние войны
Покажутся призраком злобно-смешным;
Разумные люди, привычно спокойны,
Его вспоминая, смеются над ним.
Венеру отроют раскопкой случайной;
Случайно нарушат надежный приют;
Пленяясь внезапно раскрывшейся тайной,
Молитвенно-робко «Осанну» споют.
И вымолвят тихо: «Святая богиня!
Наивные варвары древних веков
Богов отдавали невидящей глине
Во имя стальных безобразных оков!
Они провожали цветами напутствий
Людей, громоздящих безмерность гробниц,
Они полагали – важнее Искусства
Недвижная власть золотых колесниц.
Отсюда – весь ужас. Отсюда все беды.
Мечта, воплощенная мощным резцом,
Дороже богатства, почетней победы,
Святее молитвы, прочтенной жрецом».
IV
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .