Фыркают кони, ступая
По распростертым телам…
Скоро ли справишь, родная,
Тризну своим сыновьям?
Мчится стремительней птицы,
Мчится проклятая весть,
Вспыхнули бледные лица,
Копится правая месть.
Денежки, денежки!
Грошик – к грошику,
Рублик – к рублику,
Катеньки, катеньки,
Белые бумажки!
Хлебец купим,
Мясо купим.
Сахар купим,
Продадим.
Сыты будем,
В холе будем
И на старость
Приготовим
Теплый угол.
Сыну хватит,
Внукам хватит,
Всей семье.
Хлебец купим,
Мясо купим,
Сахар купим,
Продадим.
Денежки, денежки!
Грошик – к грошику,
Рублик – к рублику,
Катеньки, катеньки,
Белые бумажки.
Эй,
Пей,
Веселей
Пляши,
Пой
На пропой
Души.
Эх, стоят неубраны поля,
Пропади пропадом горькая земля,
Эх, солдатики калечные,
Все слепые да увечные,
Будем вас с почетом принимать,
За широкий стол с поклонами сажать,
Звать по имени да отчеству,
Из пустых тарелок потчевать!
Поистратились хлеба у нас,
А святой Георгий новых не припас.
Застыло поле в лапах тишины,
Иссяк грохочущий чугунный ливень.
Орудий брошенных беспомощные бивни
В ночные облака устремлены.
И слышится в предутреннем тумане
Невнятное, глухое бормотанье –
– Воскреси нас, Господи!
Но голос Господа не будит тишины
И тела павшего не поколеблет.
Не дрогнут крохотных травинок стебли,
Рассвета ожиданием полны.
И, силясь приподняться на колени,
Сливают мертвые с угрозою моленье
– Воскреси нас, Господи!
Но голос Господа не будит тишины!
Не могут павшие пошевелить руками
И видят просветленными очами:
Без счета гибнут родины сыны,
Но сильный враг давно под русским кровом…
И раздирают сумрак страшным ревом,
– Воскреси нас, Господи!
Русь
«Ты вся – неизреченный свет…»
Ты вся – неизреченный свет,
Твои пути неизъяснимы;
Тоски – едва ли исцелимой –
Тебе сопутствует обет.
Хранишь – сквозь беды трудных лет –
Величье будущего Рима.
Ты вся – неизреченный свет,
Твои пути неизъяснимы.
Ни в чем святее боли нет,
Как тронуть край неопалимой
Одежды облачного дыма
И сохранить багровый след –
Ты вся – неизреченный свет.
«О, Русь! Раскинутая ширь…»*
О, Русь! Раскинутая ширь
Молчит, как древняя могила,
И шепчет ветер свой псалтырь
Над умирающею милой.
На белый камень Алатырь
Пойдешь ли ты хвалиться силой
Или схоронишься в унылый
Уединенный монастырь?
Молчит – и сдерживает стоны.
И знает – в битве нерешенной
Давно ломаются мечи.
И умножаются гробницы
И белым пламенем в ночи
Горят тревожные зарницы.
«В час туманного заката неприветливого дня…»
В час туманного заката неприветливого дня
На проселочной дороге, завивая и звеня,
Пьяный ветер носит листья, заплетает в хоровод,
Воет, кается и плачет, богохульствует, зовет
Что-то сделать, биться с кем-то, не сгибаться под ярмом,
И бессильно затихает, вея пылью и дождем.
В час туманного заката в поле пусто и светло,
Мелкий дождь скрывает небо, застит ближнее село.
Пьяный ветер клонит ветви придорожных чахлых ив,
Ходит шаткою походкой вдоль осенних черных нив;
Запевает, завывает, ослабел, понесся вскачь…
На проселочной дороге слышен тихий женский плач.
«Сколько лет я изнываю, сколько лет покорно жду
И несу, в упрямой вере, за бедою– вновь беду.
Хороню моих отважных, обнаживших крепкий меч,
Чтоб меня для светлой встречи нерушимою сберечь.
Я состарилась в рыданьях, мой венок – кольцо седин;
Что же медлишь, мой любимый, мой желанный господин?»
Русь моя! Ужель в лохмотьях, у дороги, это ты?
Русь, страдалица-невеста, только боль растит цветы!
Только тот взойдет свободным на вершины снежных гор,
Кто в болотистых низинах знал прилипчивый позор.
Пьяный ветер тихо стонет, ветер тише, ветер стих…
Близок, близок, скоро будет твой ликующий жених!
Серый день прощально брезжит, безвозвратно уходя,
Вся окуталась фатою – серым пологом дождя,
И в надежде безнадежной ожидая новый день,
Смотрит вдаль, поверх убогих, в землю вросших деревень.
Шепчут скорбные молитвы побледневшие уста…
Неневестная Невеста непришедшего Христа.