Стало неожиданно весело.
– Господа, вспомним Петрония! – неестественно развязно предложил Казимир. – Розы, кто хочет роз!
Он сломал несколько стеблей бледно-алых тепличных роз и бросил цветы на пол.
– Подбирайте, кто хочет! Коленька, будь виночерпием, шампанского!
Наполнив узкие бокалы редерером, выстроились рядом. Казимир схватил вазу, поставил перед попугаем и закричал:
– Господа, что-нибудь веселенькое!
«Иду к Максиму я,
Там ждут меня друзья», –
сочным юношеским голосом затянул Юрий. Все подхвати-
ли. Паша заулыбался и тоже хотел петь, но не знал слов.
Попугай посмотрел на вазу и, подсвистывая Юрию, нагнулся и вытянул картон. Песня оборвалась. Юрий подбежал к попугаю, отнял картон, взглянул и тихо сказал:
– Паша.
Общий облегченный вздох.
Казимир подошел к обреченному и пожал ему руку.
– Поздравляю Вас. Вам яду?
– Пожалуйста! – обрадовался Паша, сознавая, что его желание исполняется и смерть близка и уже готова взять его.
– Вот. Действие начнется через четыре часа, почти безболезненно; умрете приблизительно часов через десять. Впрочем, Вы, вероятно, раньше. Примете в вине?
Казимир с ласковой и серьезной улыбкой высыпал в бокал порошок и передал Паше.
– Вот.
Паша перекрестился и выпил. Виновато улыбнулся: «Горьковато немножко».
Клубисты смущенно переглядывались. Казимир, подняв над головой вырванный из книги листок, заговорил нараспев:
– Кончим наш прекрасный вечер чтением поэта, умеющего радоваться и призывать к радости. Коленька, читай, ты умеешь.
Коленька улегся на медведя, обнял красивую белую голову и, взглянув на листок, начал декламировать:
Шампанское в лилию! Шампанское в лилию!
Ее целомудрием святеет оно,
Mignon с Escamilio! Mignon с Escamilio!
Шампанское в лилии – святое вино.
(Сонет)
В тяжелой тьме, нависшей над альковом,
В усталости разъединенных тел,
Поставившей желанию предел,
В смятении, неизъяснимом словом,
Я чувствую, властителен и смел,
Что, весь в огне, хочу желаньем новым –
И снова отдаюсь блаженным ковам,
Слепорожденный, в ласках я прозрел.
Но замираю в упоенной лени:
Восторженный порыв утихнул и угас.
Целую обнаженные колени,
Ловлю мерцание усталых глаз,
И вижу небо в звездном облаченьи,
Где ангелы ликуют о свершеньи.
(Сонет)
Угрюмо пьют вино. Трусливы и грубы,
В шелку и шеншелях шикарные кокотки.
Сигарный дым свился в душистые клубы.
Бриллианты свет струят, разнузданный и четкий.
Колышет жирный смех двойные подбородки.
Гул покаяний, клятв и смрадной похвальбы,
И похоть, хохоча, рукой сжимает лбы,
Прокравшись в кабинет скользящею походкой.
Зажгла тупым огнем бессильных стариков
И, с пьяными следя истомный стон смычков,
Блестя глазами, вышла на ловитву.
И все слышней, слышней по гулкой мостовой
Тяжелые шаги солдат, идущих в битву,
И псов встревоженных недоуменный вой.
«Пианино. Канарейки. Фикус…»*
Пианино. Канарейки. Фикус.
На окне – дешевая герань…
Даже здесь возможен строгий искус
И упорная, недремлющая брань.
Будь один. Испытывай повсюду,
Проходи сквозь Узкие Врата.
В мезонине совершится чудо,
В строчках блекнущих проснется красота.
(Сонет)
Закликал Черный Див, готовясь к встрече,
Дружинники багряные щиты
Безмолвно подняли – и в лютой сече
Спокойно примут вольные кресты.
Молись Дажьбогу! Тепли в храмах свечи!
Плачь, Ярославна, плачь! Не знаешь ты –
Погибла рать в чужой степи далече
И половцам ворота отперты.
Шумит ковыль над павшими полками;
Рабом князь Игорь уведен в полон
Трояновыми темными тропами!
Обида встала, слыша горький стон,
И плещет лебедиными крылами,
И кличет русичей на тихий Дон.
(Сонет)
Пребудь один – не пастырь и не брат;
Всегда приветлив, сдержан и спокоен.
Не бойся смерти. Помни, строгий воин,
Что умерли Сенека и Сократ.
Не жди триумфов, славы и наград,
Беги пиров и в цирках мерзких боен.
И жребия высокого достоин
Блюди священный Рим – вселенский Град.
Приникла ночь. Уже умолкнул форум.
Я нынче не смутил себя укором,
Ни радостью. Окончены дела;
Красс отразил парфян надежным станом,
Благим богам принесена хвала
И приговор подписан христианам.
I
(Терцины)
На улицах дымящие костры
Едва виднелись в облаке тумана,
Что медленно вставал от Ангары,
Холодный пар и окна ресторана,
Огни пролеток – все казалось мне
Страницею старинного романа,
Где я герой, спешащий в тишине
На выручку прекрасной героини,
Томящейся в морозной западне;
На окнах и столбах лукавый иней
Чертил узор, капризный и простой,
Слагая чертежи из белых линий.
Я вспоминал блаженный летний зной
И подымался, холод проклиная,
По лестнице знакомой и крутой.
Звонил. Давнишний друг уже встречая,
Меня в большую комнату вводил,
Где ждал стакан дымящегося чая,
И, шкаф раскрыв, тихонько говорил,
Что нынче будет очередь де Лиля
И подождут Эпиктет и Эсхил.
И долго мы за строчками следили,
Пленяясь красками чужой мечты;
Мы в те часы причастниками были
Молитвенной, нетленной красоты!