В 1911 г. начало оформляться объединение представителей гимназических кружков и группировок; первое собрание новосозданной межученической организации, согласно Ильину, состоялось зимой 1911–1912 г. на квартире Г. О. и М. М. Шкапской[13].
К лету или осени 1912 г. Пруссак стал одним из основателей «Революционного Союза» – организации, ставившей целью активную революционную борьбу. Как пишет Ильин-Женевский,
задачей «Революционного Союза» являлось объединение всех партий, состоящих левее кадетов на почве совместной активной борьбы с самодержавием. «Врозь идти, вместе бить», – таков был лозунг «Революционного Союза». «Надо сперва покончить с самодержавием, – говорил мне неоднократно В. Пруссак, – а потом мы уже будем говорить, что делать дальше».
В «Революционный Союз» охотно шли эсеры, анархисты и все те революционно настроенные юноши, которые не могли еще разобраться в программах существующих революционных партий <…>
Серьезного влияния на межученическую организацию «Революционный Союз» не имел. Это в значительной степени объясняется тем, что члены организации, вступившие в «Союз», несколько отошли от работы в организации и уже значительно меньше интересовались ею. Помню, как В. Пруссак на мой прямой вопрос, почему он уже который раз пропускает заседание комитета, заявил: «Мне не до учеников. Надо организовывать рабочие массы».
Впрочем, в последнюю минуту «Союз» решил организационно привлечь на свою сторону межученическую организацию. С этой целью Вл. Пруссак и пришел на общее собрание 9 декабря 1912 года в гимназию О. К. Витмер. Но, увы, собрание, которое должно было бы быть чрезвычайно интересным, так как на нем должны были решительным образом столкнуться различные течения организации, оказалось оцепленным полицией и арестовано[14].
Разгром был неминуем: полиция располагала информаторами в среде гимназистов, один из которых и доложил о готовящейся сходке на Садовой улице. Были задержаны 34 человека, конфискованы всевозможные документы – от личной переписки и гимназических журналов до журнала «Союза» «Религиозная чума», воззваний «К крестьянам», «К польскому народу» и пр. Девять участников собрания были арестованы и провели в заключении от нескольких дней до месяца. Предоставим вновь слово Ильину-Женевскому:
Арест гимназистов (всего на собрании было арестовано 31 ученик и 3 ученицы) произвел большой переполох в Петербурге. Левые газеты воспользовались этим, чтобы начать новую ожесточенную кампанию против правительства. Правые газеты пытались всячески замарать нас, доходя в этом отношении до попыток изобразить нашу организацию чем-то вроде лиги свободной любви.
Дело дошло до Государственной Думы, которая вынудила министра народного просвещения <Л. А.> Кассо выступить с объяснением по этому поводу.
Ввиду большого общественного интереса, который вызвало это дело, правительство не смогло применить особо строгих мер взыскания к арестованным ученикам. Вскоре все арестованные были выпущены на свободу. Половина участников собрания была исключена из гимназии, но с правом держания экзаменов экстерном, девять же человек, и я, пишущий эти строки, в том числе, особым циркуляром министра народного просвещения, были лишены даже и этого права[15].
Исключенных взял под крыло делец и политический филантроп Н. А. Шахов, предоставивший им стипендии для учебы за границей. Но Пруссак, также оказавшийся с «волчьим билетом» на руках, великодушным предложением не воспользовался, а вместо того с головой ушел в деятельность «Союза», составил прокламации «К солдатам» и «К 300-летию дома Романовых». В конце марта 1913 года он был вновь арестован за распространение написанной А. Ф. Керенским прокламации к годовщине Ленского расстрела и на время следствия помещен в одиночную камеру.
«Полудетский организм Пруссака не выдержал одиночного заключения; он захворал острым нервным расстройством и был переведен на арестантское отделение больницы Николая Чудотворца» – писала сестра поэта Анна М. К. Азадовскому[16]. Подобная тонкость душевной организации, очевидно, была чертой семейной: Анна, арестованная в 1924 г. в связи с гонениями на католиков, после оглашения приговора испытывала истерические припадки, в результате чего у нее была диагностирована «тяжелая форма истеро-эпилепсии»[17].
В больнице Пруссак составил небольшую работу о воровском жаргоне и песнях, которую Анна предложила для публикации профессору А. А. Шахматову. Она писала:
Уважаемый Алексей Александрович! Ввиду того, что мне неоднократно приходилось читать в Известиях Императорской Академии наук труды о различных «условных» языках, я позволила себе переслать вам работу моего брата, гимназиста VIII кл., о воровском жаргоне. <…> В… больнице политические и уголовные помещаются вместе, и брат более трех месяцев провел вместе с уголовными, присланными сюда на «испытание» со всех концов России. Еще на воле интересуясь вопросами языкознания, брат здесь занялся наблюдением над воровским жаргоном и собиранием песен, поющихся в настоящее время преступным миром на воле и в тюрьмах. Если работа брата заслуживает быть напечатанной, то не откажите посодействовать ее напечатанию…[18]
Работа заключенного, однако, не заинтересовала Шахматова и была возвращена отправительнице.
«Революционный Союз» виделся группой куда более опасной и радикальной, нежели школярская межученическая организация, и меры к Пруссаку и его товарищам были применены самые жесткие. После года пребывания в тюрьме и госпитале и судебного процесса (с блестящей речью защитника – А. Ф. Керенского) Пруссак 19 марта 1914 г. был приговорен окружным судом к пожизненной ссылке в Сибирь.
К слову, не кого иного, как Керенского, А. В. Пруссак винила в несчастьях брата: дескать, тот поручил Пруссаку распространение собственной прокламации, затем скрыл свою роль и предложил родственникам выступить на процессе защитником, а «за произнесенную на суде речь стребовал с них крупную сумму денег, которая с трудом была собрана»[19]. Но необходимо учитывать, что все это Анна излагала в конце двадцатых, после полуторагодичного тюремного заключения в 1924–1925 гг. Естественно, она придавала событиям соответствующую окраску, скрывая эсеровскую политическую деятельность брата после Февральской революции и близость его к Керенскому (по словам Л. В. Успенского, по возвращении в Петроград Пруссак «стал своим <…> в семье Керенских»)[20].
Весной 1914 г. восемнадцатилетний изгнанник прибыл к месту ссылки – в село Суховское в 40 верстах от Иркутска. Здесь он пробыл всего полгода и уже в октябре получил разрешение на временное проживание в Иркутске «для лечения». Разрешение это, однако, постоянно продлевалось, что позволило юному поэту обзавестись литературными знакомствами[21] и устроиться на работу в банк. «Я два года честно торчал за банковской конторкой и делал завидную карьеру», – писал он Шкапской 31 октября 1916 г.[22] В стихах работа «у конторки», правда, обрела северянинский флер:
Брат Евгений и сестра Анна регулярно навещали Владимира в ссылке. Евгений жил в Иркутске в июне-июле 1914 и в феврале-марте 1916 г. Анна, заручившись командировкой для сбора диалектологического материала от Отделения русского языка и словесности Академии наук, провела с братом все лето 1914 г. и вновь побывала в Иркутске летом 1915 г.[23] Видимо, она и привезла в столицу рукопись первой поэтической книги Пруссака «Цветы на свалке», вышедшей в октябре 1915 г. как авторское издание.
13
Там же, с. 130. Речь идет о гремевшей в 1920-е гг. поэтессе Марии Шкапской (урожд. Андреевская, 1891–1952). В своих воспоминаниях А. Ильин-Женевский настаивает на том, что межученическая организация «имеет прямую преемственную связь со среднешкольной организацией 1906-09 гг. Многие ее основатели, как то: Сергей Дианин, Владимир Городецкий, Шкапские были активными работниками и старой организации» (Ильин-Женевский А. И. Еще о «витмеровцах» // Революционное юношество… С. 161). Между тем, по мнению полиции, идея организации зародилась в кружке им. Толстого (см. в данном сб. архивную справку Юр. Новина «О „витмеровцах“», составленную на основе дела № 25, часть 57 особого отдела департамента полиции (1912) «об ученических организациях по гор. С.-Петербургу», с. 137); который Ильин-Женевский характеризует как просветительский и направленный «против „политики“». Руководящую роль в нем играл младший брат Шкапской И. М. Андреевский (1894–1976), будущий психиатр, литературовед, деятель подпольной церкви, коллаборант и эмигрант.
14
Ильин-Женевский А. И. Еще о «витмеровцах» // Революционное юношество… С. 160–161. Отметим еще одно несоответствие: в полицейских документах В. Пруссак фигурировал как инициатор собрания.
15
Ильин-Женевский А. Воспоминания о межученической организации 1911-12 гг. // Революционное юношество… С. 135.
16
Письмо А. В. Пруссак М. К. Азадовскому от 17 апр. 1928 г. // Литературное наследство Сибири. [Том 1]. Новосибирск, 1969. С. 246.
17
Ганелин Р. Ш. Анна Владимировна Пруссак (1888-?). Материалы к биографии // Времена и судьбы… С. 432.
19
Письмо А. В. Пруссак… С. 246. «Именно Керенский уговорил Пруссака взять на себя ту роль в напечатании прокламаций „Революционного союза“, которая принадлежала ему самому, тогда еще радикальному адвокату, порой игравшему в революционные игры. <…> В благодарность Пруссаку Керенский произнес на суде одну из своих „лучших речей“, он „блистал“ в упоении собственной славой защитника революционеров, но меняться с ними местами не собирался», – негодует В. Бондаренко (Бондаренко В. Пожизненный данник Сибири… С. 164).
21
Первые публикации Пруссака уже появились к тому времени в печати. Это были мрачные тюремные зарисовки, пересланные родителям: «Меня гнетет тюрьмы насильственный покой, / Неволя мысль сковала камнем злобным, / И если я взошел сюда беззлобным, / То выйду с навсегда отравленной душой» (Одесский листок. 1914. 29 марта; также: Одесские новости. 1914. 27 марта) (Азадовский 2007).
23
Собранные материалы были ею опубликованы в «Живой старине» (1916) и «Сибирской живой старине» (1926). См. Груздева, с. 451.