— Не буду утверждать, что она сделала меня несчастным. Скажем так: нашим отношениям не хватало глубины, основательности. Все было слишком легким, поверхностным, как пена на твоем капучино. Мне было так скучно с Флорой, что я стал трудоголиком. Заведи мы детей, они видели бы меня только по праздникам. Я и ограничился ролью плохого мужа.
Я бы охотно согласилась на такого плохого мужа! Могла бы совершенствовать свою игру на пианино. Имела бы служанку, а может, и кухарку. Но главное — у меня было бы время на заботу о себе, о своих руках. А его жена, эта самая Флора, если и имела в жизни проблемы, так только потому, что у богатых свои причуды.
— Если бы ты приехала в Венецию… мы, возможно, поженились бы.
Он меня не любил. Он был отвратительно спесив и самодоволен. И счастлив, что женился на девушке своего круга. А мне могла достаться лишь роль субретки, которую тискают втихаря за спиной у супруги. Девушка из другого сословия, которой не место за столом почтенной мамаши Леблон.
— Наверное, мое письмо вышло нелепым. Кстати, ты мне на него не ответила. А я осилил его только с пятнадцатой попытки. Легче объявить войну, чем признаться в любви.
Письмо? Никакого письма я не получала. Не попадайся в ловушку. Ты не можешь сегодня поверить, что вся твоя жизнь сложилась бы иначе, сработай почта как положено. Или если бы моя мать не… Нет… Мама никогда бы такого не сделала. Да, она была суровой женщиной. Но честной. Дочь не должна лететь невесть куда по первому зову мужчины.
Письмо… Он, должно быть, что-то путает, ошибается. Старость не радость.
— Я не получала твоего письма.
— Быть того не может!
В его голосе гнев и молодой напор. Вот только спросить ему сегодня не с кого.
— Но даже если бы получила… Ты прекрасно знаешь, что ничего бы не вышло. Наши родители…
— Они упокоились с миром. Теперь мы свободны как ветер. И все-таки узнать, что ты так и не прочла тех строк…
— Я вышла замуж за Луи. Он был неплохим мужем. Хочу напомнить — я все еще замужем, так что «свободен как ветер» у нас только ты! Я возвращаюсь в четверг. Как и планировала.
Шикарная девица удаляется на высоченных каблуках, зазывно виляя попкой. Молодые люди переходят в разговоре на более спокойный тон. Барменша в белом фартуке, женщина средних лет с химической завивкой, обслуживает клиентов со всей серьезностью человека, который старательно делает свое маленькое дело, раз уж судьба не уготовила ему иного, более возвышенного, предназначения. Она на своем месте, думает Жюльетта. Приходит и уходит в одно и то же время, каждый день выполняет определенную работу, повелевает своей маленькой империей. А в конце месяца получает жалованье в награду за хорошую и честную службу. Наверное, именно этого мне в жизни и не хватало. Работы взамен бесконечной череды дней под крышей собственного дома.
— Я больше ничего не стану тебе писать. Я просто скажу то, что должен. Теперь я ни за что не доверю свои чувства тупым почтовым служащим.
— Значит, ты скоро вернешься в Бель-Иль? — спрашивает Жюльетта, укоряя себя за переполняющую душу надежду.
— Это будет зависеть от тебя, Жюльетта… Я наверняка покажусь тебе смешным, и ты мне откажешь. Но нам слишком много лет, надо поторопиться. Ты ведь знаешь, о чем я хочу тебя спросить, верно?
— Если бы знала, тебе не пришлось бы попусту тратить время и силы.
Пьер накрывает ладонью руку Жюльетты, которая нервно передвигает по оцинкованному прилавку белую сахарницу. Он подносит ее пальцы к губам, наслаждаясь мягкостью кожи. Жюльетта бросает испуганный взгляд на подавальщицу и молодых людей, но кому интересны изголодавшиеся по нежности старики? И она гладит Пьера по поредевшим волосам, ласкает его затылок, проводит пальцами по лицу. Впервые с далеких лет их юности она чувствует непреодолимое желание прикасаться к этому мужчине, целовать его. Неизбежность расставания заставляет ее действовать немедленно, отбросив в сторону все сомнения и осторожность. Она хочет человека, рядом с которым уже две недели живет как почтенная компаньонка, разглядев за чертами постаревшего лица ожившую надежду. Внезапно она ощущает себя двадцатилетней, по ее лону разливается жар, лицо разгорается румянцем. Она подносит руки к щекам, раздираемая смущением и восторгом. Ее сердцу тесно в груди, оно бьется слишком быстро и слишком сильно, грозя остановиться в любую минуту. Что толкает ее в объятия Пьера — страх потерять сознание или порыв чувств?
Они выходят, тесно прижавшись друг к другу, покачиваясь, как пьяные.
Я больше его не оставлю, я наконец нашла свое место. Разведусь, буду жить здесь. Да, я остаюсь в Венеции.
— Что ты сказала? — шепчет ей на ухо Пьер.
— Я раздумала уезжать.
— А я бы тебя и не отпустил. Я люблю тебя, Жюльетта.
«Я люблю тебя, Жюльетта». Никто никогда не шептал мне на ухо этих слов, открывающих двери в счастье. Даже Луи. Делая предложение, он взывал к моему здравому смыслу, но не к чувствам. В то время мне и впрямь некуда было деваться, вот я и не устояла перед искушением заиметь собственный дом. Меня не смущало, что придется делить его с кем-то еще, Луи был не худшим из мужчин. Слабым, слегка ограниченным, но вполне приличным человеком. Но если бы я только могла вообразить, что кто-нибудь скажет мне «Жюльетта, я тебя люблю», то подождала бы. Возможно, ждать пришлось бы долго, возможно, до сегодняшнего дня. Быть любимой в моем возрасте, когда женщине уже нечего предложить возлюбленному, еще прекраснее, чем в молодости.
Пьер ведет Жюльетту по улочкам Венеции. Он держит ее за талию и направляет с ловкостью гондольера. Налево, направо, еще раз направо — и вот они снова «дома». Пальцы у него слегка дрожат, когда он вставляет ключ в скважину, но по лестнице он помогает ей подняться со всем пылом молодого влюбленного. Квартира пуста, Джульетта и Анна отправились на прогулку. Пьер закрывает дверь, запирает ее на все засовы. Они остались одни над городом, в полумраке спальни, куда через ставни пробивается одинокий солнечный луч.
Джелаба Жюльетты увядшим цветком лежит на полу у ее ног, и Пьер восхищенно созерцает свою любовь, ее заштопанное, изношенное тело, которое лучше любого дневника может поведать ему о прошлом этой женщины. Шрам от аппендицита, складки кожи на животе после беременности, согнувшиеся плечи — их слишком редко целовали, сгорбившаяся от груза дел и забот спина.
— Ты великолепна и так трогательна!
И заледеневшая от стыда за впечатавшиеся в ее плоть свидетельства пережитых поражений Жюльетта расцветает под взглядом Пьера.
Неужели это я расстегиваю его рубашку и помогаю раздеться, не отводя глаз? Что за роль я тут играю, я, ничего не знающая о наслаждении? Женщина, которую ни один мужчина, даже Луи, никогда не видел полностью обнаженной? Никто не учил меня этим движениям, и все-таки я их знаю. Это почти так же легко, как дышать.
Жюльетта закрывает глаза, она боится встретиться лицом к лицу с реальностью, ей страшно увидеть смешного голого старика вместо прекрасного принца из своей мечты. «Оставьте мне мои мечты!» — молча умоляет она. Потом прижимается к нему, и они опускаются на белоснежные простыни. Теперь она не открывает глаз, чтобы выпить до капельки эту новую страсть, подарок, полученный от судьбы на закате дней.
— Знаешь, Жюльетта, там, в кафе… я хотел спросить…
— Я знаю. Мой ответ — да.
Глава 7
Жюльетта больше не звонит Бабетте. Поэтому Бабетта сама звонит Жюльетте. Но всегда с работы. Сначала звонила каждую неделю, чтобы узнать, как дела у Анны, но после выговора шефа ей приходится соблюдать осторожность. Бабетта не подавала признаков жизни три недели, и Жюльетта попросту забыла бы о существовании дочери, если бы зять не бомбардировал ее угрожающими посланиями с требованиями отдать ему девочку. Сам он, что ли, будет заниматься дочерью? И подтирать за ней? Я впустую трачу время, твердя им, что никогда не вернусь, они не верят. Иначе уже давно прыгнули бы в самолет и забрали Анну.