И когда он и так уже был погружен во тьму, бывший коллега сообщил ему по телефону о смерти Пабло Каусареса. После месяцев отчая- ния, которые опустили его на самое дно бесконечной ямы, в его голове будто щелкнул потайной тумблер. Положив трубку, он принял душ, побрился, постригся, сходил в любимый ресторан, вкусно поел и принялся за написание статьи для British Archaeological Reports, которую, практически случайно, Британский музей предложил ему написать на следующий день после его возрождения как личности.
И теперь он мог с восторгом смотреть на красоту сказочного диноса[5], разрисованного Софилосом и изображающего брак Пелея и Фетиды. Этому керамическому сосуду было больше двух тысяч лет! С величайшей деликатностью он поместил его в стеклянную урну, стоявшую на верстаке, и снял латексные перчатки.
Холодное, тесное помещение, в котором он находился, служило реставрационной комнатой и было одним из многих мест в подвалах музея, доступ в которые запрещен как для посторонних, так и для некоторых служащих. Лампа мерцала, заставляя тени плясать на стенах. Большие красные цифровые часы на стене отсчитали еще одну минуту, показывая теперь восемь часов вечера. Он понял, что голоден. Опустил взгляд на левую руку, но часов на ней не было. Он перестал их носить несколько недель назад, не хотел оставаться во власти времени. Часы напоминали о приближающемся неминуемом конце. Но рефлекс постоянно проверять время еще надежно сидел в мозгу. Несмотря на депрессивные мысли, желудок, гораздо более приземленный, продолжал свой бунт. За последние несколько дней он даже набрал пару килограммов, которых его лишили переживания. И намеревался и дальше восстанавливать свой обычный облик. Он провел рукой по зарождающемуся изгибу, видневшемуся под рубашкой. Похоже, ему удавалось. Поэтому он решил посетить Уолтера Бригмана, владельца скромного ресторана на Нортумберленд-авеню, недалеко от Национальной галереи и Трафальгарской площади, где подавали вкусный ростбиф с жареным картофелем, соусом из редиса и йоркширским пудингом, которые, как он надеялся, вполне удовлетворят его аппетит. Слюнки потекли, когда он представил ожидавший его фантастический взрыв вкуса.
Он покинул кабинет и пошел по ветхому узкому коридору с пронумерованными дверями, пока не добрался до современного лифта, который доставил его на главный этаж.
Посетителей в музее уже не осталось. Тускло освещенные комнаты были поглощены тенями, которые ползли по полу и стенам в поисках укрытия. Внутри здания находилось, вероятно, не более пяти-шести исследователей, которые вскоре покинут – некоторые из них с большой неохотой – эти сводчатые потолки из мрамора и обожженной глины восемнадцатого века.
Он был одним из них.
Для Андреса Косты Британский музей был вторым домом.
Когда в возрасте двадцати трех лет он получил международную стипендию, позволившую ему закончить докторскую диссертацию о роли лорда Элгина в исследовании Древней Греции, музей навсегда завладел его сердцем. Диссертация принесла ему степень cum laude[6] и вражду с несколькими непокорными британскими археологами старой школы. А еще единодушное признание международного научного сообщества за смелость в споре со старейшим музеем мира. С этого момента его жизнь стала вращаться вокруг Британии. Она превратилась в сплошные экспедиции, археологические раскопки и написание статей. Именно поэтому он решил взяться за свое нынешнее задание – исследование мифов о Троянской войне на основе текстов и рисунков на сосудах с надписями dinos и керамических кувшинах pelike, которые были частью коллекции музея. Он был в восторге от возможности подержать в руках настоящие кусочки истории. Это оставалось его мечтой с самого детства. Единственным утешением для Андреса Косты перед смертью было осознание того, что он достиг этой цели.
Шаги гулко звучали в огромных залах, посвященных его любимой Древней Греции. Да, разумеется, его притягивал Розеттский камень[7], гордо выставленный за бронированной стеклянной витриной недалеко от входа в музей, и тайна, окружающая Портлендскую вазу[8], и невероятное очарование помещения, посвященного египетским мумиям. Но именно в залах Древней Греции он соединялся с тем, что породило сегодняшнюю цивилизацию, со всеми ее достоинствами и недостатками, великолепием и упадком, к которой мы все, так или иначе, принадлежим. Истоки всего.
8
Выдающееся произведение античного искусства августовского, или римского, классицизма. Двуручный сосуд типа амфоры 25 см в высоту и 17,7 см в диаметре.