И совсем невыносимо стало, когда я поняла, что люблю Ю и что она любит меня. Для нее-то все было очень просто, светло и радостно, а я вдруг обнаружила, что за последние лет двадцать ни с кем не была до конца искренней. Ни с Матросом, ни с коллегами на заводе, ни с вами. Можно об этом на время забыть, рядом с той, кто тебя любит, но ощущение одиночества рано или поздно нагоняет и накрывает с головой. Впрочем, ладно, это мои личные тараканы, я про другое.
Матрос умер полгода назад. Какая-то рядовая ОРВИ, из тех, что сегодня бояться не принято, убила его в четыре дня, а я даже на похороны явиться не посмела. Проблема была в том, что связь со стариковским клубом я поддерживала исключительно через него, и за эти месяцы никто не вышел со мной на контакт. Понятия не имею, поумирали они там все, что ли, или вообще все это было дурацким розыгрышем. Смысл моего присутствия здесь, кажется, окончательно потерялся. Да и изначально это было весьма тухлой затеей: стоит мне только попасть в новости с каким-нибудь открытием -- наверняка найдутся те, кто хорошо знает мою реальную биографию, а это значит... черт его знает, что это теперь значит. Реального срока я, положим, и не получу, но все равно будет стыдно и неприятно.
Хотя вряд ли стыднее, чем объясняться с вами.
-- М-да, -- первым молчание нарушил Мика. -- Круто вы пожили. Мне тут, когда я только в "Интерсерч" пришел, рассказывали, какая у нас важная работа -- тени прошлого тревожить и скелеты из шкафов извлекать. Но мы, кажется, не там копаемся -- самое интересное не по бункерам и катакомбам прячется, а у людей в головах...
-- И что теперь? -- Токо, кажется, окончательно потеряла решимость.
-- Дети мои, я меньше всего хочу кому-то из вас причинить вред. Поэтому то, что происходит сейчас здесь, должно остаться между нами. Если эти упыри в своих гробах способны напакостить миру -- я уничтожу их лично. Вот только... Мика, что станет со всеми этими электронными человечками, когда наши трупы подохнут до конца?
-- Пока понятия не имею. Скорее всего -- они будут стерты попросту, энергию в такой системе надо экономить.
-- Токо, я обещаю тебе: если это понадобится -- мы придушим предателя с тобой вдвоем, в четыре руки. А если нет? Давай попробуем выяснить. В конце концов, ты была права: это похоже на бомбу, а с бомбами "Интерсерч" должен разбираться самостоятельно, на месте, иначе на кой черт мы вообще нужны? Мика, Ю? Вы сможете, не знаю, расковырять эти гробы, взломать, чтобы мы могли воздействовать на происходящее в них?
Пауза.
-- Если ты о том же, о чем я подумала, -- нужна хотя бы неделя, -- ответила Ю.
-- Мне надо сгонять в Ленинград, -- сказал Мика. -- Есть вариант сделать процесс быстрее и удобнее.
-- Да не вопрос, свяжемся с Центром, сообщим, что у нас тут исследования на сложной местности, -- улыбнулась я. -- Крымские горы, дети мои, это вам не Памир какой-нибудь, тут все очень сурово. Вы слышали, например, что в этом районе двадцать лет после войны казак из бывших беловских пластунов скрывался? "Партизанскую войну" вел -- водителей и туристов убивал, несколько раз даже в поселок спускался, целые семьи вырезал. Так его и не поймали, пока сам не сдох...
-- Что, правда, что ли? -- спросила недоверчиво Ясмина.
-- Конечно, нет, -- вздохнула я. -- Я только что выдумала. Просто надо проверить свое умение врать на голубом глазу...
"Бедненькая моя, а ведь я у тебя свинья без малейших признаков эмпатии. Тогда, полгода назад, как у тебя друг умер, вообще ничего не увидела и не заподозрила. Прости пожалуйста, а?" -- написала Ю в личку, заставив меня оборваться на полуслове.
-- Так, ма, не смей извиняться, -- категорично заявила Ясмина. -- Ты, между прочим, за нас воевала, кровь проливала, голодала и все такое. Если ты думаешь, что мы не понимаем, -- мы, конечно, ни черта не понимаем, потом что нас тогда еще не было, но мы в курсе, что должны тебе всю оставшуюся жизнь и всё такое.
Ясмину можно было во многом упрекнуть, но только не в избытке пиетета перед старшим поколением, так что слова ее шли, кажется, от самого сердца. Я хотела было ответить, но тут услышала еще один знакомый звук: Токо отсоединила магазин, уронила его себе под ноги, передернула затвор и с размаху швырнула автомат в стену.
Я облегченно выдохнула. Только сейчас до меня в полной мере начала доходить чудовищность ситуации, абсурдность реакций на нее и дикость наших диалогов под прицелом. Я попыталась представить, как бы вели себя здесь представители моего поколения. Неужели мы с ними настолько разные?
Кретины, рассуждающие про неизменность гнилой человеческой природы, даже жаль, что вы до нашего времени не дожили.
Токо тем временем села на прямо пол, обхватила гладко выбритую голову руками и прошептала на пороге слышимости:
-- Вы же мне этого теперь никогда не простите...
И тут меня снова, как при первом знакомстве с девочками, осенило. Я сначала подобрала автомат, а уж затем только подошла к Токо, положила его ей на колени, присела рядом на корточки и строгим голосом выговорила:
-- Кто так с оружием обращается? Еще раз -- и останешься без обеда.
Тут она обхватила меня за шею, едва не заставив потерять равновесие, и в голос заревела.
Заплакала, разумеется, и я. Да, в общем, в тот момент сухих глаз не осталось ни у кого. Плакала Лу, вставшая на колени и заключившая нас обеих в богатырские объятия. Плакал Мика, подняв очки на лоб и не стесняясь отчаянно тереть глаза. Плакала наверху Ю, размазывая слезы ладошкой по татуировке густого, насыщенного черного цвета (каждый раз, целуя ее лицо, я ожидала ощутить на губах горький вкус туши или чернил). И бегала вокруг нас, размахивая руками, Ясмина, в своей обычной манере выражая обуревающие ее чувства:
-- Так, прекратите реветь! Немедленно! Вы понимаете, что я сейчас тоже заною?! Блин, да перестаньте! Ну, вот, все. Вааааааааааа!
Железнодорожный состав Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича несся через ночь где-то на полпути между Петербургом и Тверью. То есть именно там он должен был находиться по субъективному ощущению Михаила Георгиевича, намотавшего уже не одну тысячу верст по дорогам Великороссии. Во всяком случае, это было первое ощущение, зафиксированное им сквозь полудрему. Вторым стало отсутствие привычного тепла любимой Sophie под боком. Все еще не до конца проснувшись, цесаревич ощупал левой рукой постель рядом с собой, убедившись, что она также не сохранила тепла верной фаворитки. Это уже внушало тревогу.
Правой рукой цесаревич дотянулся до выключателя и кнопки звонка. Камердинер должен был явиться в течение двадцати секунд, однако установленное время прошло, но даже движения в коридоре не ощущалось. Только теперь, привыкнув к электрическому свету и окончательно придя в себя, наследник заметил то, что случилось с окном. Он никогда не позволял опускать шторку окна вагона на ночь, и теперь вместо куска звездного неба, пересекаемого силуэтами телеграфных столбов, вместо отражений электрического светильника и обстановки вагона видел совершенно черный прямоугольник, вызывающий ассоциации с космической бездной. Позабыв про камердинера, он встал с постели, подошел к непонятному прямоугольнику и вдруг понял, что боится прикоснуться к нему. Вспомнились фильмы ужасов из прошлой жизни, вспомнилось, что никакой он нас самом деле не цесаревич, вспомнилось -- и пришло вдруг осознание: не просто же так он попал в этот дурацкий фантастический роман, должно быть какое-то логическое объяснение происходящему! И в страхе, что это объяснение сейчас будет дано, севшим голосом Михаил в отчаянии позвал:
-- Sophie! Николай! Лаврентий! Да где же вы все?
-- Не надрывайтесь, господин Романовский, -- девушка в черном платье с волосами цвета воронова крыла и револьвером в правой руке вошла в опочивальню. -- Честно говоря, я ожидала от вас большего мужества. Для вас ведь все это -- вроде игры, этакий крикет с человеческими головами вместо мячей. Так стоит ли принимать близко к сердцу проигрыш?