Я пошарила в карманах жилета, и, разумеется, нашла в одном из них яблоко.
-- Держи витаминку, порадовал старушку. Может, ты уже догадался, что у нас по ту сторону двери?
-- Совсем легко, -- улыбнулся парень. -- Взорванный мост и скелет фашиста, прикованный к пулемету.
-- Лу, ты слышишь? -- возмутилась Ясмина. -- Эти русские снова что-то затевают. Опять шифровками обмениваются...
-- Мир хотят опять захватить? -- отозвалась шведка. -- От них ничего другого ожидать не стоит.
Как ни парадоксально, сейчас шутки на национальную тему приобрели определенную популярность. Это как с протезом Токо, потерявшей ногу на минном поле еще в детстве, -- тридцать лет назад протез был символом и результатом тяжелого физического увечья, а такие увечья были для шуток закономерно табуированы. Сегодня механический протез -- скорее признак некой причуды или выпендрежа, и носитель его не больший калека, чем обладатель цветных волос.
В нашем же случае дополнительный юмор ситуации заключался в том, что мы с Микой на двоих не имели и четверти славянской крови. Он -- чистокровный финн, родившийся и выросший в Северной Коммуне, я -- азербайджано-украино-чеченка (кажется, в таком порядке), заставшая еще старую Россию, и во всех анкетах в графе "национальность" пишущая -- коммунарка. А вот поди ж ты -- обзываются русскими. В детстве я такого и во сне представить не могла. В те времена русский мир, воплощенный в виде должностного лица, разговаривал со мной примерно так:
-- Да, Гериева, у нас светское государство. Но у нас к тому же и православная страна, культуру которой вы ОБЯЗАНЫ знать. Поэтому вы будете посещать эти уроки, хотите вы того или нет...
Или так, на бытовом уровне:
-- Отойди от моей дочери, ты, террористка малолетняя! Расплодились тут как тараканы...
Или совсем уж грубо, между нами, детьми:
-- Заткнись, ты, чурка! Мой батя сейчас ТАМ, дрючит в жопы ваших дагов сраных! А вернется домой -- и за вас примется!
Это не носило, конечно, всеобщего характера -- иначе никакой революции просто не было бы. Но это не являлось и набором частных случаев -- иначе не было бы многолетней ожесточенной гражданской войны.
"Яблоко, между прочим, я тебе положила, а не кому-нибудь", -- с укором отозвалась Ю. Надо, кстати, пошарить по карманам разгрузки насчет растаявших шоколадок и мятых высококалорийных батончиков. Иногда я перестаю понимать, кто, собственно, в нашей уютной компании настоящая Мама.
Компания тем временем окончила обеденный перерыв и потихоньку начала готовить оборудование -- собирать портативную плазморезку, монтировать под нее вытяжку и так далее. Я со своей рукой на перевязи была тут практически бесполезна, так что Лу, неожиданно обнаружившая в своей тележке маленький туристический стульчик, передала его мне, не упустив случая пошутить про кресло-качалку, в котором так сладко предаваться воспоминаниям о первых годах революции.
Воспоминания... Если бы все, что кажется сегодня прошлым, являлось таковым на самом деле, жить было бы куда проще.
Всего три года назад мне казалось, что я обрела не то чтобы душевный покой, но определенную... стабильность, что ли, жизненную? Работа кладовщицы на машиностроительном заводе -- занятие вполне уважаемое, ее, кладовщицы, общественная полезность вряд ли станет в ближайшее время поводом для политических дискуссий, и уж точно можно гарантировать, что никаких особых опасностей и конфликтов такая профессия не несет. Ну, если не считать наших раздолбаев-электриков, которые третий день делают вид, что с тельфером на четвертом пролете все нормально. А так -- в принципе, поводов для недовольства нет. Отработав свои шесть часов, многие даже к проходной не всегда спешат: прямо на территории завода расположен небольшой сферокинотеатр, само собой, спортзал с бассейном и тиром, в административном корпусе отвоевали себе пол-этажа под кружки и секции общественники. В прошлом году к нам прямо на завод приезжали Red Terror Machine, я их последний раз вживую на фронте еще видела, представляете? Выступали в четвертом, недостроенном цехе, и жгли так, будто тридцать лет где-то по дороге уронили. Я, впрочем, тоже вспомнила тогда про свой возраст только на следующее утро...
Словом, жизнь моя в последние годы была хоть и спокойной, но насыщенной. Вечерами, после спортзала, я усиленно поглощала пропущенные в свое время книжки и фильмы. Смешно сказать -- я и до культового "Бронепоезда Предреввоенсовета" добралась только после отставки (средненький фильм, в общем-то, сразу после войны это, конечно, было открытие, но теперь мы стали куда более привередливыми и утонченными). Еще я начала заботиться о своем здоровье -- ну, на элементарном уровне: не есть после шести, ложиться спать не позднее одиннадцати и так далее. Если свобода -- это осознанная необходимость, то чертовски приятно осознавать отсутствие необходимости полночи прокручивать события прошедшего дня, ища зацепки к очередному гнусному делу, а потом в четыре утра подрываться по звонку и лететь на другой конец города, а потом полдня общаться с персонажами, которых по совести надо бы пустить в расход без разговоров, а по революционным законам даже пальцем тронуть невозможно.
Так что вряд ли можно сказать, что я была недовольна своей жизнью -- тихой, однообразной и предсказуемой. Именно поэтому в погожий весенний день, когда мы с Колей и Авророй вышли с проходной и направились в столовую, меня так ударило по нервам звуком знакомого голоса, раздавшегося со стороны электробусной остановки. Так ударило, что я резко остановилась на месте, из-за чего приотставшая Аврора едва не врезалась мне в спину.
-- Марьям, ты чего? -- спросил Коля, настороженно осматривая человека, окликнувшего меня по имени. Пожилой, лет под шестьдесят, седина в волосах, джинсы, дутая синтепоновая куртка, из-под ворота которой торчит расшитый под куфию шерстяной шарф -- это в солнечный апрельский день! Патологический какой-то мерзляк, вообще не изменился за прошедшие годы.
-- Идите без меня, я потом, может, подойду, -- я встретилась глазами со старым знакомым, чтобы угадать, с чем он пожаловал.
-- Марьям, ты уверена? -- Коля серьезно забеспокоился. Черт возьми, его можно понять -- киношная совершенно ситуация, а в кино после такого, собственно, и начинаются самые интересные вещи.
-- Пошли, пошли, -- Аврора, кажется, ткнула его кулачком под бок и поволокла за собой, потом вдруг остановилась. -- Тебе поднос брать?
-- Не надо, -- я уже не отрывала взгляда от приближающегося бывшего коллеги и соратника -- приближающегося с той же скоростью, с какой Аврора и Коля уходили к столовой.
-- Ну здравствуй, Оса, -- позывной мой, принесенный с фронта, был, если честно, неоригинален. Если у мужчин позывные были крайне разнообразными, зачастую смешными и нелепыми, то женский набор оказывался куда менее широким. Прямо скажем: не было в милиции ни одной роты, где не имелась бы своя Гюрза и Багира -- это те, кому при раздаче не досталось "революционное" имечко типа Клары или Розы. В непростом смешанном коллективе, отягощенном не до конца изжитыми патриархальными предрассудками, женщина просто не может себе позволить самоиронию, и зачастую линия поведения в духе "не подходи -- укушу" оказывается единственно верной. Что и отражалось в пафосно-"опасных" прозвищах.
-- Какого хрена ты сюда приперся, а, старый провокатор? -- спросила я, стараясь сохранять ровный тон.
-- Я тоже очень рад тебя видеть, -- невозмутимо ответил Матрос. -- Как дела, как работа? С личной жизнью что?
-- Во времена моей молодости порядочные девушки за такие вопросы в морду били.
-- Я знаю, что ты готова броситься мне на шею от радости, но давай лучше ограничимся рукопожатием, -- он протянул мне руку. Я огляделась по сторонам в поисках знакомых, хлопнула его по ладони и настороженно предупредила:
-- Я вообще-то есть хочу, так что...
-- Не поверишь, я тоже! У вас как, можно за койны пообедать или только своих пускают?
-- Ты из какого леса выскочил? -- я, наконец, позволила себе улыбнуться. -- Тут уже лет пять бесплатная столовая для всех. Окраина города, так что вроде никто пока завод не объел.