О том же говорят и стихи:
Глубоко запал в душу монахам образ обольстительной и игривой вдовы. Когда они возвратились из монастыря после полуденной трапезы, Цзиньлянь развлекалась с Симэнем. Ее спальню отделяла от комнаты, где свершалось бдение, всего лишь тонкая деревянная перегородка. А случилось так, что один из монахов пришел раньше других. Приблизившись к окну хозяйкиной спальни для омовения рук, он расслышал дрожащий голос Цзиньлянь и нежные вздохи… словом, то, что сопровождает любовное сражение. Монах остановился и, делая вид, будто моет руки, долго вслушивался.
– Милый, перестань, не жди, пока соломенные туфли истреплются о камни, – шептала нежным голоском Цзиньлянь, – ну хватит! Сколько можно! А то еще монахи услышат. Пожалей, довольно!
– Не спеши, – просил Симэнь. – Дай еще курительную свечу на панцире краба[14] возжечь.
И невдомек им было, с каким удовольствием подслушал весь их шепот лысый негодник.
Прибыли остальные монахи и начали панихиду. Один рассказал другому, другой третьему, и все узнали, что вдова держит при себе любовника. От такой вести у монахов невольно руки в движенье пришли, ноги в пляс пустились. В конце панихиды, под вечер, совершали вынос таблички усопшего и жертвенных предметов. Еще до этого Цзиньлянь сняла траур и, одевшись в яркое платье, встала за занавеской рядом с Симэнем, чтобы посмотреть, как монахи предадут огню табличку. Старая Ван поднесла ковш и горящий факел. В положенный час, когда табличка и изображения будд были сожжены, лысый разбойник устремил лукавый взгляд на занавеску, за которой отчетливо вырисовывались силуэты хозяйки и ее любовника. Они стояли, прислонившись друг к другу. Монах вспомнил, что говорили днем, и, как ошалелый, давай бить в гонг. У него снесло шапку и обнажился голый блестящий череп, но он внимания не обращал – знай барабанил колотушкой и покатывался со смеху.
– Ведь и бумажный конь[15] уже огню предан, к чему же вы, отец наставник, в гонг-то все бьете? – спрашивала старая Ван.
– Не спеши и дай еще «курительную свечу на панцире краба возжечь», – отвечал расходившийся инок.
Услыхав эту реплику, Симэнь велел сводне поскорее расплатиться с монахами.
– Мы желали бы лично поблагодарить ее милость, устроительницу панихиды, – сказал старый монах.
– Скажите им, мамаша, это совсем ни к чему, – отозвалась Цзиньлянь.
– Если так, тогда что ж? «Ну хватит!» И в самом деле, «сколько можно!» – хором подхватили монахи и с хохотом удалились.
Да,
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Нас Небом уготованные страсти
Бросают в сети чувственных утех.