Слезы так и брызнули у нее из глаз.
– Ну, к чему ж так убиваться? – уговаривал ее Дайань. – Наша госпожа и та махнула на него рукой.
– Послушай, Дайань, что я тебе скажу. – И она излила душу в романсе на мотив «Овечка с горного склона»:
Говорят: что без труда найдешь, то легко и потеряешь. Счастье скоротечно —такова жизнь! – заключила Цзиньлянь и заплакала.
– Не плачьте, сударыня. Мой господин, наверное, навестит вас на этих днях. Ведь скоро его день рождения. А вы напишите ему письмо, – посоветовал он. – Я передам. Как прочитает, так и прибудет.
– Сделай такое одолжение. Буду ждать. Если придет, пожелаю ему долгих лет, а тебе красные туфли поднесу. Не придет, ты, болтунишка, виноват будешь. Ну, а как спросит, зачем у меня был, что скажешь?
– Скажу: остановился лошадь напоить, тут подходит тетушка Ван, говорит: госпожа Пань зовет. Вот письмо велела передать, а еще кланяется и просит зайти.
– Да, на такого речистого можно положиться, – засмеялась Цзиньлянь. – Ни дать ни взять, вторая Хуннян.[168]
Цзиньлянь наказала Инъэр подать гостю тарелку пельменей и чаю, а сама удалилась в комнату, достала лист цветной бумаги, осторожно взяла яшмовою кисть, поправила волоски и написала романс на мотив «Обвилася повилика»:
Цзиньлянь сложила послание квадратиком и передала Дайаню.
– Скажешь, низко, мол, кланяется и будет специально ждать в день рождения, так что должен прийти во что бы то ни стало.
Дайань полакомился сладостями, получил не один десяток медяков и уже собрался было ехать.
– Скажи хозяину, – остановила его Цзиньлянь, – я на чем свет стоит его ругаю и предупреди: если не заглянет, сама в паланкине пожалую.
– Вы, сударыня, видно, лишние неприятности нажить решили. Тюремщику свою невиновность не докажешь, а пеньковой каши с кулачной приправой отведаешь вдоволь. Кого на деревянного осла посадили да гвоздями прибили,[169] тот ни семечки от скуки лущить, ни носом клевать не станет.
С этими словами Дайань удалился.
Изо дня в день ждала любовника Цзиньлянь, но он будто в воду канул – и след простыл. Седьмая луна подходила к концу, близился его день рождения. Цзиньлянь казалось, что день тянется целую осень, ночь идет долгих пол-лета. Так томилась она в ожидании, но так и не дождалась: ни сам не заявлялся, ни весточки не прислал. Невольно стискивала она свои серебристо-белые зубы, втихомолку проливала потоки слез из блестящих, как звезды, глаз, а однажды вечером поставила вина с закусками и пригласила старую Ван.
Когда сели за стол, Цзиньлянь вынула из своей прически серебряную с золотой головкой шпильку и, вручая старухе, попросила ее сходить за Симэнем.
– После вина да перед чаем? – удивилась сводня. – Да разве он пойдет в этакую пору! Я уж лучше завтра с утра пораньше к нему наведаюсь.
– Только смотрите не забудьте, мамаша!
– Да что ты! Можно ль свое-то дело упустить?!
Старая Ван без денег шагу не ступала, а тут получила серебряную шпильку. От угощения у нее заиграл румянец.
Проводив старуху, Цзиньлянь легла, укрывшись благоухающим одеялом, на котором красовалась вышитая мандаринская уточка.[170] Но ей не спалось. Она поправляла фитиль в серебряном светильнике, то и дело вздыхала и ворочалась с боку на бок.
Да,
Так, ворочаясь с боку на бок, кое-как скоротала она бессонную ночь, а едва рассвело, позвала Инъэр:
– Ступай, узнай, была ли тетушка Ван у господина или нет.
Инъэр ушла.
– Тетушка давно у господина, – вскоре доложила она.
А пока скажем о старухе. Поднялась она рано, умылась, причесалась и направилась к Симэнь Цину.
– Его милость дома? – спросила она привратника.
– Не знаю, – послышался ответ.
Старуха встала у ворот напротив. Однако ждать ей пришлось недолго. Немного погодя появился приказчик Фу и стал открывать лавку. Ван бросилась прямо к нему.
– Позвольте узнать, дома ли ваш господин? – спросила она, отвешивая поклон.
– По какому такому делу, почтенная тетушка, вам понадобился мой господин? – спросил Фу и добавил: – Хорошо, что меня встретили. Другие вам ничего бы толком не сказали. Хозяин вчера справлял день рождения. То дома с друзьями пировали, а под вечер всей компанией в веселый квартал отбыли. И до сих пор нет. Идите-ка туда. Там его и отыщите.
Старуха поблагодарила приказчика и направилась к управе. Она миновала Восточную улицу и очутилась у переулка «кривых террас». Тут-то она и заметила вдали Симэнь Цина. Он ехал верхом с востока, сопровождаемый двоими слугами. От вина у него рябило в глазах и качало в седле со стороны на сторону.
– Да, лишнего вы заложили, ваша милость, – громко крикнула Ван и остановила лошадь.
– Мамаша Ван? – пробормотал хмельной Симэнь. – В чем дело?
Старуха зашептала ему на ухо.
– Да, да, мне слуга говорил. Знаю, сердится. Ну вот, к ней и поеду.
Так, слово за слово, сами того не заметив, оказались они у дома Цзиньлянь. Первой вошла сводня.
– Радуйтесь, сударыня! – воскликнула она, обращаясь к хозяйке. – Стоило старухе взяться, как и часу не прошло, а его милость уж ждет у ворот.
Цзиньлянь приказала Инъэр немедленно прибрать комнаты, а сама вышла встретить Симэня.
Долгожданный гость, полупьяный, обмахиваясь веером, проследовал в дом и поклонился хозяйке.
– Давно не заглядывал! – Цзиньлянь поклонилась в ответ. – Бросил и на глаза не показываешься. Впрочем, до меня ль тебе! К новой госпоже прилепился – не оторвешь. А меня-то заверяли, будто ваша милость никогда не изменит…
– Какая новая госпожа? Что за вздор! – воскликнул Симэнь. – Я дочь замуж выдавал, потому и прийти не мог.
168
Хуннян – героиня пьесы Ван Шифу «Западный флигель», служанка, которая помогла студенту Чжану и своей хозяйке барышне Инъин устраивать любовные свидания.
169
В старину в Китае преступников перед казнью сажали на деревянного осла и прибивали к нему гвоздями.