Так очутился Цзинцзи в ночлежке для бродяг. Нищие смотрели на смазливого отпрыска некогда знатной фамилии с жалостью, клали спать на протопленный кан и угощали жареными пирожками, а когда являлись караульные, Цзинцзи сходил за истопника и помогал им бить в колотушку.
Год подходил к концу. Как-то повалил снег и поднялся сильный ветер. Стоял лютый мороз. Цзинцзи с колотушкой сопровождал ночных караульных по улицам и переулкам. Вьюга не утихала. Он шел по прикрытому снегом льду, втянув голову в плечи, съежившись, весь дрожа от холода. Вот-вот должны были пробить пятую предутреннюю стражу, уже запели первые петухи, когда они наткнулись на лежавшего у стены нищего. Он обессилел и, казалось, отходил. Старший из караульных велел Цзинцзи побыть с ним и согреть охапкой сена. Цзинцзи оставался с нищим целую ночь, а как только воротился в ночлежку, свалился и заснул. Он увидел во сне свое прошлое: наслаждался богатством и роскошью в доме Симэнь Цина, предавался любовным усладам и шутил с Пань Цзиньлянь. Проснулся Цзинцзи со слезами.
– Чего это ты нюни распустил, а? – спросили товарищи.
– А вот послушайте, что я вам расскажу, братцы.
Тому свидетельством романс на мотив «Белая бабочка»:
Первый романс на мотив «Резвится дитя»:
Романс второй:
Романс третий:
Романс четвертый:
Романс пятый:
Романс шестой:
Романс седьмой:
Романс восьмой:
Романс девятый:
Романс десятый:
Так и жил Чэнь Цзинцзи. Днем просил милостыню, а на ночь укрывался в ночлежке.
Жил-был в Цинхэ почтенный Ван Сюань по прозванию Тинъюн – Справедливый в Действиях, которому шел седьмой десяток. Человек состоятельный, набожный и милосердный, он в добрых делах находил высшее удовлетворение. Движимый чувством долга, бескорыстно помогал ближним, славился как щедрый благотворитель, водил широкие знакомства, но особенно усердно поддерживал он горемык и страдальцев. Оба его сына вышли в люди. Старший, Ван Цянь, в чине тысяцкого унаследовал пост заведующего печатью в управлении императорских конюшен. Второй сын, Ван Чжэнь, учился в областном училище. Ван Сюань держал у ворот закладную лавку, в которой управлялся нанятый приказчик. Жил хозяин в полном достатке. На досуге он исцелял недужных или, перебирая жемчужины четок, возносил молитву Будде, то уходил на проповедь в буддийскую обитель – Брахмы дворец,[1712] то, стремясь постичь путь-дао, удалялся в даосскую обитель – самоцветный дворец бессмертных. В заднем саду у Ван Сюаня росли два абрикосовых дерева, потому-то его больше знали под даосским прозванием Отшельник из Хижины в Абрикосах.
Как-то, в даосском халате из разноцветных лоскутов и в шапке с двумя отворотами по бокам, стоял он у ворот своего дома, когда перед ним очутился Чэнь Цзинцзи, павший ниц и начавший отбивать земные поклоны.
– Сынок! – обратился к нему изумленный Ван. – Чей ты будешь? Не разберу никак. Глазами ослаб.
– Не скрою, почтеннейший сударь, – дрожа всем телом, проговорил поднявшись Цзинцзи. – Ваш покорный слуга – сын торговца канифолью Чэнь Хуна.
Ван Сюань погрузился в раздумье.
– Уж не Чэнь Дакуаня ли? – промолвил старик и, оглядев завернутого в лохмотья жалкого нищего, продолжал. – Сынок! Дорогой ты мой! Что же с тобой стряслось, а? А как отец с матерью? Живы-здоровы?
– Батюшка в Восточной столице скончался, – отвечал Цзинцзи, – матушку тоже похоронил.
– Слыхал, ты у тестя живешь.
– Тесть умер, а теща не захотела меня в доме держать. Потом жену похоронил. Тут на меня жалобу подали, судили. Дом продал, деньги прахом пошли. Теперь вот брожу без дела.
– Где ж ты обитаешь, сынок?
– Всего сразу не расскажешь. Да что скрывать! Вот так вот и живу.
– Ай-яй-яй! – воскликнул старик. – Значит, милостыню просишь? А ведь, помнится, как жили! Известная фамилия, солидный дом! Я ведь с твоим отцом дружбу водил. Ты тогда еще маленьким был. С пучком на голове в школу бегал. И до чего же ты дошел! Ой-ой-ой! Ну, а есть кто из родных? Чего ж они тебе не помогут?