Айцзе осушила чарку, и они опять сели рядом. Пир продолжался. Вскоре к ним присоединились Хань Даого и Ван Шестая. Правда, после нескольких чарок, ссылаясь на дела, они удалились вниз, оставив молодых наедине. Те продолжали пировать и за разговорами о долгой разлуке захмелели.
Когда в них пламенем разгорелась страсть, они, как и раньше, отдались безмерным усладам любви. Потом, одевшись и приведя себя в порядок, снова сели за стол. После нескольких чарок у них помутилось в глазах и опять вспыхнуло желание. Молодой любовник настрадался дома. Отдав сердце Айцзе, он давно избегал встреч с женою, а тут вдруг свиделся с возлюбленной, и страстное вожделение, понятно, не давало ему покоя.
Да,
Цзинцзи был прямо-таки заворожен красавицей Айцзе и через некоторое время опять разделил с нею ложе. Тут он почувствовал во всем теле такую истому, побороть которую оказался не в силах. Отказавшись от обеда, он повалился в постель и заснул.
И надо же было случиться беде!
В кабачок неожиданно пожаловал торговец шелками Хэ. Его угощала внизу Ван Шестая. Пока Хань Даого ходил за съестным и фруктами, купец наслаждался с его женой. Потом к ним за стол сел и Хань Даого.
Близился вечер, когда в кабачок ворвался в дым пьяный Лю Второй по прозвищу Спрут. Рубашка на нем была расстегнута и виднелась багровая грудь.
– Где тут этот заезжий болван Хэ? – заорал он, потрясая кулаками. – Подать его сюда! Я его сейчас угощу.
Приказчики всполошились. Боясь, что он разбудит спавшего наверху Цзинцзи, они поспешно оставили счета и радушно поклонились Спруту.
– К нам никакой Хэ не приходил, брат Лю, – говорили они.
Но Спрут их и слушать не хотел, а прошагал прямо в комнату Хань Даого, сорвал дверную занавеску и увидел купца Хэ, пирующего с Ван Шестой. Зло охватило Спрута.
– Ах, разбойники, сучьи дети! – набросился он на купца. – Стебал я мать вашу! Обыскался. Вот ты где, оказывается! В моем кабачке двумя красотками завладел. Сколько ночей переспал, а где деньги? Два месяца за жилье не платишь, а еще бабу заводишь?
– Не сердись на меня, брат, – успокаивал его купец Хэ, поспешно вставая из-за стола. – Я сейчас уйду.
– Уйдешь, говоришь, ебарь собачий! – заорал Спрут и одним ударом засветил ему под глазом фонарь.
Купец бросился наутек. Тогда Спрут ногой опрокинул пиршественный стол. Зазвенела осколками рухнувшая на пол посуда.
– Откуда тебя принесло, негодяй? – закричала на него Ван Шестая. – Врывается в женские покои и учиняет погром. Чтоб тебе сгинуть на этом самом месте, разбойник! Я ведь тоже не робкого десятка!
Спрут Лю пнул Ван Шестую ногой, и она упала навзничь.
– Да ебал я мать твою, шлюха! – ругался Спрут. – А ты кто такая есть – без роду, без племени! Тайное логово тут устроила. А кто за тебя у его превосходительства разрешение брать будет, кто, я тебя спрашиваю? И чтоб я дал тебе у меня в кабачке богатых обирать, да? Не выйдет! Убирайся отсюда! Не то кулаков у меня отведаешь.
– Да откуда тебя, негодяя, сюда принесло? – не унималась Ван. – Я близких лишилась, а ты смеешь оскорблять меня, женщину? Погубить решил, да?
Ван упала на пол и залилась слезами.
– Я тебе все кишки выпущу шлюха! – ругался Спрут. – Ишь расшумелась. Его превосходительства, должно быть, не знаешь.
На шум в кабачок сбежались соседи и прохожие. Собралась целая толпа, плотным кольцом окружившая Спрута и Ван Шестую.
– Госпожа Хань, – обратился один из стоявших в стороне, – вы тут недавно. Должно быть, не знаете, что перед вами Лю Второй по прозвищу Спрут. А доводится он шурином Чжан Шэну, доверенному его превосходительства господина начальника гарнизона. Он мастер избивать певичек, первый разоритель заезжих гостей. Уступи ему, а то горя не оберешься. Тут ни один не смеет ему перечить.
– Небось, найдется и на него управа, – проговорила Ван. – С какой стати спускать негодяю!
Рассвирепевшего Спрута и так и эдак уговаривали приказчики Лу Бинъи и Толстяк Се, пока он, наконец, не ушел из кабачка. А Чэнь Цзинцзи спал тем временем в тереме. Когда до него снизу донесся грохот и шум, он вскочил с постели. Вечерело.
– Что там за крики? – спросил он у Хань Даого, но того не было видно.
Тут по лестнице вбежала вся всклоченная и растерзанная Ван Шестая.
– Дело-то какое! – начала она. – Заявился негодяй, разыскивает какого-то посетителя и ни с того ни с сего набрасывается на меня с пинками. Шурин, говорят, Чжан Шэна, Спрут по кличке. Я его отругала – ушел. Сколько посуды перебил! – говорила она с причитаниями и слезами.
Цзинцзи позвал приказчиков спросить в чем дело. Оба они стояли перед ним, поглядывая друг на друга исподлобья.
– Это шурин Чжан Шэна приходил, – сказал, наконец, более разговорчивый Лу Бинъи. – Господина Хэ искал. Два месяца, говорит, за жилье ему не платили. И за ночлег требовал. А когда узнал, что господин Хэ в комнате пирует, сорвал занавес и полез с кулаками. Гость с испугу убежал. Тогда он на госпожу Хань набросился, ногами стал пинать. Шум поднял такой, что народ с улицы сбежался.
Было уже поздно вмешиваться, и Цзинцзи наказал приказчикам выпроводить посторонних.
– А где Лю Второй? – спросил он.
– Уговорили его кое-как – ушел, – отвечали те.
Цзинцзи запомнил случившееся.
– А вы, – он обратился к Ван Шестой и Айцзе, будьте спокойны. Раз я тут, вам бояться нечего. И живите, как жили. А я знаю, как его утихомирить.
Приказчики вручили Цзинцзи прибыль и проводили к лошади. Он отбыл верхом в сопровождении слуги.
Когда они въехали в город, было уже совсем темно. Вернулся Цзинцзи злой, передал серебро Чуньмэй и удалился к себе в спальню. Как прошла ночь, рассказывать не будем.
На другой день Цзинцзи так и подмывало рассказать о случившемся Чуньмэй. Однако, поразмыслив, он решил повременить. «Надо будет уличить Чжан Шэна, – говорил он себе. – Тогда я и попрошу сестрицу пожаловаться на него мужу. Следует с ним разделаться. Чтобы я еще терпел его издевательства! Посмеет ли он тогда на меня вину свалить! Его же обвинять будут».
Да,
Приехал как-то Цзинцзи на пристань в кабачок, повидался с Ван Шестой и Айцзе.
– Перепугались тогда, а? – спросил он их и, обратившись к Лу Бинъи, продолжал. – Больше Лю Второй не показывался?
– С тех пор не появлялся, – отвечал приказчик.
– А господин Хэ? – расспрашивал Цзинцзи у Айцзе. – Тоже не заглядывал?
Цзинцзи пообедал, подвел счета и поднялся наверх к Айцзе. После задушевной беседы и любовных услад Цзинцзи вышел от Айцзе и позвал виночерпия Чэня Третьего.
– Видишь ли дело-то какое, – начал Цзинцзи. – Может, ты что-нибудь знаешь про Чжан Шэна или Лю Второго? Надо бы под них подкопаться.
Чэню Третьему никак не следовало бы говорить, но он все-таки рассказал Цзинцзи: и как Чжан Шэн откупил Сюээ, которая стала в кабачке певицей, после того как ее продала Чуньмэй, и какие высокие проценты берет Лю Спрут, ссужая частных певичек, чем и тот и другой подрывают престиж его превосходительства начальника гарнизона Чжоу. Цзинцзи запомнил сказанное.
Наградив Айцзе двумя или тремя лянами серебра и захватив чистую выручку, он верхом отбыл домой, однако довольно вдаваться в мелочи.
1758
В этом двустишии сила любви выражена идеей ее возникновения в предшествующем существовании, которое историзированно мыслящие китайцы соотносили с периодом в пятьсот лет. Историософскую теорию пятисотлетней цикличности выдвинул Мэн-цзы (IV в. до н. э.), а разработал Сыма Цянь (II–I вв. до н. э.), назвавший этот период «великим изменением».