Наконец, чайник закипел и по комнате поплыл аромат кофе «Жокей». Герман всегда заваривал кофе прямо в чашке и очень любил на замечание, что так готовят кофе только халтурщики и лентяи, отвечать, что это способ «по-польски». Вдруг в дверь робко постучали. На пороге стояла Саша в сапожках и тёмно-зелёном пальто.
– Привет, мой друг. Я сегодня днём приехала домой, а там по телеку показывают весь этот ад. И я подумала, что для бедняг всё закончилось, а мы живы. И ты меня так любишь, страдаешь, вот уже всю комнату прокурил, а я изображаю из себя Снежную королеву. И решила вернуться. Я ещё очень переживала за Лизу, но её сестра позвонила из Нью-Йорка, всё хорошо. Остался ты. У вас на вахте никого не было, и я проскользнула, не оставив свой студенческий, поэтому сегодня буду ночевать у тебя!
Наклонилась к Герману, коротко поцеловала его в губы, и парень почувствовал знакомый манящий запах духов.
– Сашенька, сними же пальто и пойдём курить!
– Подожди. Я решила, что хочу прийти к тебе эффектно, и пришла… В сапожках только и пальто на голое тело. Правда, уже у тебя в комнате я поняла, что чувствую себя очень глупо и сейчас не могу просто так снять это пальто. Дай мне, пожалуйста, что-нибудь из одежды и отвернись!
У Германа поплыло перед глазами, как будто он выпил залпом стакан водки. Он закрыл входную дверь на ключ, подошёл к шкафу и вытянул из него растянутый вязаный свитер, любимую чёрную футболку с портретом Шевчука и шерстяные носки, отдал Саше и услышал сладкие шорохи: как она сбрасывает пальто, потом одевается. На полке, наспех сколоченной из грубых досок, за учебниками была заначка – пачка удлинённых сигарет Lucky Strike, легендарная «сотка». Герман потянулся за ними, и в этот момент Саша прижалась к нему сзади, положила руки на грудь и уткнулась подбородком в его плечо.
– Милая, у меня для тебя кое-что есть, – сказал парень дрогнувшим голосом.
– Показывай, – Саша заглянула в его глаза, и Герман смутился, – только, пожалуйста, не называй меня так пошло, как будто мы двадцать лет в браке. Я тебя поцеловала только один раз, а уже чувствую себя обязанной быть твоей женой до смерти, а потом ещё и на небесах. Ты мне нравишься, но я тебе ничего не должна, ладно? И в верности клясться не собираюсь, хорошо?
– Ладно.
– Хороший мальчик, – девушка улыбнулась, – так что там у тебя есть?
– Я написал для тебя песню.
– Вот это новость! Я готова слушать. Не знала, что ты пишешь песни.
– Это моя первая, – Герман взял гитару и почувствовал, как его пальцы мгновенно вспотели. – Помнишь «Старые раны» Майка? Я взял аккорды этого блюза, поменял их местами и написал свой текст. Слушай!
Герман выключил свет в комнате. Саша села на подоконник, натянув старый свитер на коленки, и посмотрела в окно на одинокий жёлтый фонарь внизу. Герман закурил, глядя на неё, и от мысли, что любимая девушка пришла к нему ночевать и сидит на подоконнике в одном свитере, без белья, ему становилось так хорошо, что начинала кружиться голова. Он сделал пару затяжек, протянул ей сигарету, присел на край стола и начал играть.
Я снова, как ядом, отравлен тоской
И вновь ухожу бродить.
А в окнах вечерних свет яркий такой,
Там кто-то умеет любить.
И струны гитары скрипят, не поют,
Мой блюз не выходит на свет.
А кто-то создал семейный уют
На пепле растраченных лет.