— Вот ведь выходит, и офицер офицеру рознь, — проговорил сосед. — Одни солдатскую кровь пьют, а сами жиреют, как клопы. Уж я-то насмотрелся. Два года в окопах провалялся. Знаю я этих собак. А этот, гляди-ка ты. Про него говорят, что он и сам за таких, как мы, терпел.
— Так он же большевик, — подхватил Исхак. — Большевики за простой народ и на смерть идут…
Тут кто-то толкнул Газизу в бок. Она высунула головку из-под шубы и увидела Совенка.
— Мы пошли, — сказал он, показывая рукой в сторону вокзала.
Трудно было Газизе вылезать на холод, но не хотелось и одной оставаться здесь, среди незнакомых людей. Она тихонько выбралась из-под теплой шубы.
— Согрелась, дочка, уходишь? — спросил Исхак.
— Ухожу, — сказала она, даже не успев поблагодарить доброго человека, и заторопилась вслед за товарищами.
— Тебе-то хорошо, ты под теплым тулупом сидела, — зябко ежась, с укором пробормотал Матали. — А мы закоченели совсем.
«Ох уж этот Матали, — подумала Газиза, — что ему легче бы стало, если бы и я закоченела? Вечно он ворчит. Вот Совенок, тот молодец. Тоже замерз, а никому не завидует, да еще и шутит».
— Эх, стянуть бы сейчас у тетки Сабиры горячую лепешку, — сказал Совенок и засмеялся, а сам запрыгал и стал колотить руку об руку, чтобы согреться.
А Газизу сразу замутило от голода. С утра она только картошки поела, даже без хлеба. А сейчас-то уже дело к вечеру.
Домой ребята шли молча, невеселые, как будто поссорились друг с другом. Уж очень они устали, замерзли и проголодались.
Мать Закиры Ханида каждый день за руку приводит: непослушную дочь с улицы.
Не такая растет Закира, как другие девочки. Те помощницы в доме — моют полы, убирают на нарах, к приходу взрослых согреют самовар. Иные и штопать мастерицы, и шить, а уж если нечего делать — сядут к окошку и смотрят на улицу. А Закиру и девочкой не назовешь. В куклы она никогда не играла. С малых лет дружит с мальчишками, гоняет собак по улицам, бегает на речку с удочкой…
Покойный отец смеялся над дочкой.
— Тебе, — бывало, скажет, — нужно бы мальчишкой родиться. Промахнулась ты…
Девчонок Закира не любит. А за что их любить? Ревут, обижаются по пустякам. Начнешь с ними играть, а кончится непременно слезами. А Закира слез не любит. Тем, кто ревет, еще и тумаков надает.
Соседки вечно бранят Закиру, а когда своих дочерей ругают, говорят им: «Не будешь слушаться, вырастешь такая, как Закира-Атаман».
И сегодня пришла она поздно, когда уже стемнело, вся посиневшая от холода. Пришла, залезла на печку и ждет, когда мама позовет ее к столу.
На печке хорошо. От кирпичей пышет жаром, греет прозябшую на ветру спину. Вот только заняться нечем. Впрочем, за этим дело не станет. Закира всегда найдет занятие.
Грязным, как у мальчишки, ногтем Закира принялась ковырять побелку на кирпичах. На облупившемся кирпиче получилось пятно, похожее на человеческое лицо. Тут нос, тут — подбородок. Ковырнула еще — получилась борода. А если вот тут ковырнуть — будет тюбетейка. Нет, зачем тюбетейка? Этому бородачу солдатская папаха в самый раз.
Закира увлеклась. Только ковырять ногтем больно. Ну, да и это не беда. Девочка нашла на печке щепочку, и дело пошло поскорее. Бородатый солдат в шинели во весь рост уже стоял на белой кирпичной стенке. И ружье дала ему Закира. Склонив голову, она посмотрела на свое творение. Стала думать, чем бы еще нагрузить солдата, но тут кто-то тихонько постучал в дверь.
Ханифа не успела и ответить на стук, как дверь отворилась, и, согнувшись, в комнату вошел сосед, кочегар Абдулла.
— Можно к вам, соседка? — спросил он негромко.
— Заходи, Абдулла. Да что за дело у тебя в такой час?
Абдулла поднял голову, посмотрел на печку. Закира насторожилась, замерла, но нечаянно шмыгнула носом.
— Секретное дело, соседка. Выйдем-ка на минутку в сени.
«Секретное дело»! Уж кто-кто, а Закира должна знать, что у них за секреты! Как только мать вышла в сени, девочка спрыгнула с печки и прижалась ухом к двери.
— Мы с Шакиром дружно жили, ты знаешь, — тихонько сказал Абдулла. — Вот я к тебе и пришел, соседка, выручай! Есть один человек. Ну, как тебе сказать, нужный очень человек. Так вот его бы спрятать куда на денек-другой?
— О господи, Абдулла! — с тревогой сказала Ханифа. — Накличешь беду на наш дом. Ведь если узнают, повесят меня. На кого я дочку оставлю?
— Погоди, соседка, не спеши. Человек этот за нас страдает. За таких, как мы с тобой. А мы его прямо в лапы офицерью отдадим. Хорошо ли?
— Ой, не знаю, не знаю. Боюсь я, Абдулла. Опасное дело.