— Вэньцин, иди сюда, погляди, — промолвил Хэ Тайчжэнь. — Неплохие вещицы! Видишь, кубок и чаша времен династии Шан!..[61] А как великолепно сохранились надписи на треножнике!
— Смотрите, это жертвенный сосуд и треножник периода династии Хань, — воскликнул Цянь Дуаньминь. — Как они искусно и тонко сделаны!
— А мне нравятся отпечатки с каменных стел эпох У, Цзинь, Сун и Лян![62] — проговорил Цао Ибяо. — О них ни в одной книге не упоминается.
Цзинь Вэньцин бросил взгляд на предметы.
— Как видим, тонкость хозяйского взора осчастливила и наши глаза! — произнес он.
Усевшись в большое кресло, стоявшее возле окна, перед гладко отполированным письменным столом, Цзинь Вэньцин машинально взял в руки тушечницу, на которой были изображены крошечные фениксы, порхающие среди листвы. Но глаза его были по-прежнему устремлены на Чу Айлинь.
— Ну как, наша хозяйка не хуже, чем твоя знакомая из Яньтая? — с улыбкой спросил его Лу Жэньсян.
Чу Айлинь обворожительно усмехнулась.
— Ах, господин Лу, что вы говорите! Ставить меня рядом с Синьянь так же нелепо, как сравнивать куриный помет с синевой неба. Не правда ли, господин Цзинь?
Цзинь Вэньцин покраснел до корней волос, сердце его екнуло.
— Вас зовут Фу Чжэньчжу? Да? Как вы попали в Сучжоу и почему носите имя Чу Айлинь?
— У вас отличная память, господин Цзинь. Ведь уже полгода прошло после нашей встречи, — промолвила женщина, — и я вас с трудом узнала. Ну как, Синьянь счастлива? Не зря она страдала!..
— Она приезжала как-то в Пекин, — смутился Цзинь Вэньцин, — но я тогда был очень занят, не видел ее. Потом она вернулась домой и с тех пор не подавала о себе вестей.
— Разве вы не взяли ее к себе после того, как выдержали экзамен? — удивленно спросила Чу Айлинь.
Цзинь Вэньцин побледнел.
— Давайте не будем вспоминать прошлого. Вы еще не рассказали мне, почему переменили имя и фамилию. Говорят, вы сбежали от Гун Сяоци? Я вижу, все редкости, которые здесь расставлены, из его дома!
Чу Айлинь печально опустилась возле Цзинь Вэньцина.
— Другому бы я не призналась, но вам скажу откровенно: я действительно ушла от Гун Сяоци. И все же люди напрасно меня обижают, говоря, будто я убежала с вещами. На самом деле Гун Сяоци просто обеднел и был вынужден скрепя сердце отпустить меня. А эти вещи он подарил мне на память. Подумайте, господин Цзинь: если бы я действительно украла эти редкости, разве я решилась бы выставлять их напоказ?!
— Но почему Гун Сяоци вдруг сразу до такой степени обеднел? — спросил Цзинь Вэньцин.
— Все из-за своего странного характера. Люди видели, что он живет на широкую ногу, сорит деньгами, вот и решили, что он богат. А на самом деле Гун Сяоци просто непутевый сын, промотавший все, что у него было. Из-за каких-то научных вопросов рассорился со своим отцом и перестал бывать у него. Есть у него старший брат, но он не поддерживает с ним связи; о жене и сыне тоже не заботится, хотя из дому не берет ни гроша. Целые дни он либо путается с проститутками, либо учится у варваров монгольскому и тангутскому языкам да устраивает с ними скачки. Деньгами его ссужал старый друг. После смерти друга ему снова повезло: встретился с английским посланником Томасом Вейдом, стал его советником и еще несколько лет сорил деньгами. Но недавно, не знаю из-за чего, разругался с ним. Вот денег у него и не стало: начал распродавать книги, картины, антикварные вещи — тем и жил. Он даже придумал себе прозвище: «Пол-отношения». Дескать, ни одного из «пяти отношений»[63] он не соблюдает, а так как я ему наложница, а не жена, можно считать, что он выполняет только «пол-отношения». Кто знал, что он и этой половины не сможет соблюсти!
Глаза у Чу Айлинь покраснели.
— Раз он всем пренебрег и переметнулся к Вейду, значит, он сделал это из-за денег, — сказал Цзинь Вэньцин. — Но почему он с ним поссорился?
— Одни считают его изменником, другие — революционером, но Гун Сяоци уверял, что все эти люди неправы и что он подал мысль сжечь Юаньминъюань только для того, чтобы отомстить за своего отца.
63