«Преемственность в переменах» (тун бянь) – вот слово для Великого Пути. Оттого же внешние образы могут вводиться во внутреннее пространство, так что картины на ширмах или экраны в интерьере дома могут открывать нам бескрайний простор. Несущая же конструкция дома – его колонны, размашистая крыша и проч., – наоборот, полностью доступна обозрению.
В сгустившихся сумерках исчезает чувство расстояния и самое различие между пространством внутренним и внешним. Узкие переулки между домами почти неотличимы от пространства внутренних двориков. Смутно виднеющиеся склоны соседних холмов словно повторяют линии покатых крыш. На стене усадьбы стоит Башня созерцания луны, но месяц вверху белеет как кусочек картона, пришпиленный к фиолетовому бархату занавеса. До него подать рукой. Понимаешь, почему китайцы относились к луне как к безмолвному собеседнику, которому можно доверить сокровенные чувства.
Слоистость пространства и нарочитая ограниченность, как бы сферичность перспективы, апелляция к внутреннему взору и опыт вечно длящейся метаморфозы – все эти принципы китайского мировосприятия воспроизведены в усадьбе Ванов с полнотой и точностью, не уступающей лучшим образцам китайской ландшафтной архитектуры – например, садам Сучжоу. О сознательном копировании не может быть и речи. Можно только поражаться тому, как точно и непринужденно исходные интуиции китайского мировосприятия запечатлеваются в почти бесконечном разнообразии локальных форм китайской культуры.
Процветание торговых домов Шаньси не пережило краха старого режима. В начале XX в. они один за другим обанкротились, а в 30-е годы, накануне прихода японских войск, большинство жителей этих усадеб-деревень покинули родину. Теперь потомки того же клана Ван разбросаны по всему свету.
Глядя со стены усадьбы на эти когда-то наполненные жизнью, а теперь пустынные соты человеческого улья, пытаясь воскресить в уме это невероятное месиво живой плоти и обожженной глины, почти кожей начинаешь понимать, что такое родовое тело, прорастающее сквозь складки земли кольцами поколений, и как бесконечное разнообразие человеческих лиц составляет из себя чело века.
Здесь, у почившего тела человеческого коралла, с особенной ясностью понимаешь, что духовная аскеза неотделима от безыскусной до наивности отрады жизни. Истина отнюдь не только китайская. Вот и по-русски слово радость родственно радению и украинской раде, а дальше оно же вплетается в совсем другой смысловой ряд: в страду, а за ней – в страдание. То, что не может свести воедино мысль, непринужденно ставит рядом жизнь. На этой земле не о чем спорить: людей объединяют не слова, а неизъяснимо точные истины.
Китайские миражи: шаолиньские и другие
К десятому часу вечера наш автобус, перевалив через невысокий горный кряж, покатился вниз уже в полной темноте. Где-то совсем близко был легендарный монастырь Шаолиньсы – колыбель знаменитого чань-буддизма и мекка всех поклонников китайской «духовности». На новеньком шоссе толкового указателя к монастырю почему-то не оказалось. Водитель вышел спросить дорогу в придорожном ресторанчике, кто-то из местных вызвался нас проводить. Мы вернулись немного назад и стали медленно спускаться по боковой дороге. Запахло мистикой из современных кинофильмов про «кунгфу»: сейчас попадем в уединенный монастырь, где мудрые монахи в укромных местах, при свете луны медитируют и исполняют свои таинственные пассы, заряжаясь «жизненной энергией космоса». Но в следующее мгновение из-за поворота показался целый городок многоэтажных общежитий со светящимися окнами, а автобус въехал в толпу детей в спортивных костюмах. Они шли, весело галдя, стройными отрядами под выкрики вожатых. Многие несли на головах табуретки, некоторые размахивали спортивными мечами и пиками. Взглянув в том направлении, куда направлялось это странное шествие, я увидел запруженную людьми низину, что-то вроде стадиона. В центре ее был установлен ярко освещенный и в ночной мгле отчетливо видимый даже издали бойцовский ринг, на котором два человека вели поединок в стиле «шаолиньского бокса». Фантасмагорическая картина, достойная голливудского боевика.