Часам к одиннадцати вечера, когда мы разместились в гостинице и поужинали, а я обменялся любезностями с директором гостиницы, ибо на Востоке разговор с понимающим твой язык иностранцем есть дело чести и даже болезненного любопытства каждого начальника – арена внизу уже опустела. Но вокруг по-прежнему кипела жизнь. Тянувшиеся от гостиницы рядами физкультурные залы были заполнены людьми. Я заглянул в окно одного из них: команда школьников под строгими взглядами тренеров ловко исполняла кульбиты и строила гимнастические пирамиды. По стенам теснились зрители или, может быть, другие команды, ожидавшие своей очереди. А вокруг гудел человеческий улей, и каждый был занят своим делом: кто отрабатывал приемы боевой борьбы и владения оружием, кто просто растягивался или отжимался. Некоторые расположились с тазиками у проточной канавки и занялись стиркой. Захожу во двор одного из общежитий: комнаты с грубыми двухъярусными нарами по десятку жильцов в каждой; несколько мальчишек что-то покупают в продуктовой лавке. В углу двора – медпункт, молодая женщина-фельдшер щупает колено сидящего перед ней парня. Никто не обращал внимания на праздного иностранца. Лишь изредка я ловил любопытный детский взгляд, устремленный на меня через открытую дверь комнаты общежития.
Царящая вокруг суматоха создавала, однако, впечатление полной осмысленности происходящего. Где теперь помимо Китая и даже, точнее, китайской детской спортивной школы, увидишь воочию обстановку всеобщего энтузиазма и усердной до самозабвения «работы над собой»? То, что осталось мертвым плодом воображения писателей раннего соцреализма с их лозунгом «Время, вперед!», вдруг ожило под сенью древнего буддийского монастыря. И это неуемное кипение душевных сил, пропитавшее, казалось, самый воздух этого места, лихорадочное желание стать лучше самому и улучшить мир придавали окружавшей меня атмосфере какой-то фантастический колорит.
Мальчик лет девяти с любопытством оглядывает меня. Завожу с ним разговор. Он из провинции Цзянси – это километров триста к югу. Учится в местной школе спортивных единоборств, родителей видит раз-два в году. Учиться ему еще пять лет. Мечта у него одна: стать знаменитым мастером ушу и (что подразумевается само собой) заработать много денег. Конкуренция жестокая, и будущие звезды боевой акробатики учатся с чисто китайским рвением.
Таких спортивных школ в окрестностях Шаолиня теперь десятки. Ресторанов «шаолиньской кухни» на порядок больше. Местные власти и местные жители на всю катушку эксплуатируют славу древнего монастыря. Когда-то «шаолиньский бокс» был достоянием немногих монахов, ревностно – как и принято в Китае – оберегавших секреты своего мастерства от посторонних. В начале Культурной революции монастырь закрыли, а монахов сослали на исправительные работы. Знающие люди говорили мне, что с тех пор настоящих мастеров в Шаолине не осталось. Не берусь судить, так ли это, но определенно можно сказать, что настоящий мастер не станет заниматься саморекламой и плодить учеников конвейерным способом. И почти с такой же уверенностью можно сказать, что, когда кончилась действительная история монастыря, началась его новая, виртуальная история. Неиссякаемый поток книг, кинофильмов, но особенно телесериалов и телепередач сделал Шаолинь самым известным символом нового-старого Китая или, говоря прозаичнее, самым раскрученным китайским брендом на глобальном «рынке цивилизаций», где торгуют культурными мифами. На этом рынке интересуются не тем, что вообще есть в мире, а что есть в нем заманчиво-экзотического. И тут, как на всяком торге, есть свои «вершки» и «корешки». Широкой публике достаются «корешки» увлекательных зрелищ, а властвующие покровители последних берут свои проценты с чувства единения, которое такие зрелища внушают толпе.
В последний раз восемь лет назад я приезжал в Шаолиньский монастырь как посланец российских официальных структур и гость провинциальной партшколы. Меня привезли на двух мерседесах в сопровождении пяти человек и немедленно провели к настоятелю. Царственно-важный настоятель с лицом, «как полная луна» (непременный атрибут заслуженного монаха), принял меня в обществе секретаря по идеологии из местного парткома. Он сказал, что с удовольствием пошлет в Москву шаолиньскую команду мастеров ушу и сам туда поедет, но только в сопровождении своего «советника по идеологическим вопросам», и показал рукой на сидящего рядом партийного вождя. И это прозвучало так естественно, что не было никакого сомнения: в Китае сам Будда велел начальствующим монахам иметь своим спутником секретаря по идеологии.