Собранные в этой книге заметки – нечто вроде журнала лабораторных испытаний жизни как путешествия. Кажется, Азия во всех своих образах представляет одно и то же событие пресуществления (опустошения/освобождения) материальных форм в непостижимо сложный ритм живого мироздания, прекрасный в своей единственности цветок бытия. Ритмы ставят границу вещам, но высвобождают их потенциал. Они убивают, чтобы оживить. Владение потенциями-смыслами явлений дает власть и даже бессмертие. Но этот круговорот впечатления-прозрения неопределим и неподвластен логическим связям. В нем цельность (ра)скрывается в уникальности каждого момента существования, в нем все едино в той мере, в какой отличается от всего другого. В нем во мраке вездесущей предельности разлит мерцающий, «летучий» свет вечнопреемственного События. Конкретность впечатления неустранима и, более того, даже многократно усиливается в духовном прозрении, превращается в чистую – допредметную и домыслимую – качественность переживания. «Не гонись за далеким, пренебрегая близким», – наставляют китайские учителя. Не потому, что далекое неважно. Просто оно всегда уже присутствует здесь и сейчас. Кто серьезно относится к морали, должен помнить слова Ницше: далекое будущее – мера сегодняшнего дня. Путешествующий в «одном теле» мироздания – из когорты таких моралистов.
Волнующее и поучительное зрелище: наблюдать, как очень непохожие народы, населяющие просторы Восточной Азии, решают загадку Великого Пути жизни, который одновременно возносит на Небо и низвергает на Землю, убирает и возрождает. Их ответы очень разнятся, но имеют общую основу и цель. К этому надо добавить, что мудрость Пути подвержена и искажению, и забвению. В ошибках и утратах, которых не лишена история цивилизаций Восточной Азии, есть что-то общечеловеческое, очень поучительное для самопознания всех людей.
Итак, знакомство с Востоком подсказывает, что путешествие можно преобразить в путешественность – движение, неотделимое от материального мира, но несводимое к нему, пустое и, превыше всего, возвратное движение: «движение наоборот». Кто же тот, кто «идет наоборот», поперек видимого течения жизни и даже – страшно сказать – против себя самого? Тот, каким он еще не бывал, мог таким стать, не смог им быть и как раз поэтому не может не быть. Человек настолько же невозможный, насколько неизбежный. У такого человека, как говорят даосы, «одно сознание имеет два применения»: он настолько же погружен в мир, насколько и отстранен от него, вмещает в себя мир и вечно пуст.
Правда путешественности всегда пребывает «между» явлениями, всегда у-местна пространственно и культурно. Она предстает знаменитой восточной «недвойственностью», а в общественной практике – всеобщей ино-сказательностью, вездесущим «как будто», которые, как ни странно, оказываются подлинным условием общения и коммуникации. Конфуций учил поклоняться богам, «как будто они присутствуют». Великий Путь, согласно Лао-цзы, «как будто существует». Правда Будды есть нечто «как бы подлинное». Истина, говорят на Востоке, – это «бессознательность сознания». Все эти высказывания свидетельствуют о предвечном Пути, пролегающем между вещами, на краю всего сущего. Высшее совершенство уготовит себе тот, кто до конца себя опустошит и примет все случающееся таким, каким оно бывает; случается и, следовательно, в равной степени есть и не-есть.
Мудрость – зеркало, в котором «проходит образ мира». И видящий так, по слову Апостола, «радуется – как не радуется, пользуется миром – как не пользуется». Таков конец времен, апокалипсис. Но на самом деле нет времени более долговечного и неизбывного. В этом апокалипсисе сокрыт апокастасис: непреходящая полнота бытия. Кто сделал путешествие своей судьбой, приуготовляет себя к вечности. Ибо я и мир в отдельности только существуем. Но мы живем вместе в Пути – в безначальном и неизбывном порыве жизнетворчества.
Пролог
Душа Азии
Необъятный континент, людским половодьем наполненный, но и царственно пустынный, искрящийся всеми красками жизни, но теряющий себя в бескрайности водных просторов, высочайших гор, величайших степей и пустынь, необозримая, смутная прародина человечества – такой видится Азия, из какой бы точки ни смотреть на нее: загадочно единая в своих очень разных, даже полярно противоположных лицах. Недаром сказано о ней: «первая часть вселенной», матерь-матрица, материнское лоно человечества. В азиатской жизни и вправду есть какая-то первобытная неоформленность, дикая до полного целомудрия свобода не мысли даже, но первозданного инстинкта жизни, детская непосредственность, доверчивость чувств и желаний, бездна незапамятного и неисповедимого. Сквозит в ней пропасть несотворенного хаоса, заботливо украшенная кукольным бытом, – наверное, чтобы труднее было догадаться. Как-никак Азия – женщина и любит казаться загадкой. Да, в Азии есть особенная глубина, которой нет ни в скучно-скученной Европе, ни даже, несмотря на ее размах, в одноплановой Америке. Непостижимая мудрость, радостная, как первый проблеск сознания, и пугающая, как темная страсть, накатывает волнами «из глубины Азии». В этой глубине время стремительно бежит… стоя на месте.