— Нет. Я имею в виду по-настоящему, — принялась обрисовывать мне Рей, поскуливая своим тонким голоском из глубины моего сердца.
— Это как? — я слегка поёрзал на месте, и снег сошёл с живого бугра в разные стороны маленькими тихо шуршащими лавинками.
— Как девочка мальчика.
— Ты мне как сестра, Рей.
— Ну и что?
Сил объяснять что к чему уже не было, а мой динозаврик упорно продолжал воскрешать меня:
— Однажды я выйду за тебя замуж, — заявила уж слишком уверенно. Какие только небылицы не посещают порой эту головку! Мама родная! Никогда не перестану удивляться!
Всё, на что хватило меня, это хохотнуть, закашлявшись следом, и слезой проводить призрак Рей в детском белом платьице — праздничном и нарядном, но вовсе не свадебном. Попытка «состарить» девочку лет на десять разбилась в пух и прах. Представлялась некая абстрактная особа, старшеклассница или первокурсница, симпатичная и улыбчивая, но это была не моя Рей. Что же это выходит, я не способен даже представить для неё будущего? Какой она будет в свои восемнадцать? А в двадцать восемь? Такой же умницей и красавицей, как сейчас? Сохранит ли в себе эту тягу к жизни и открытиям, и, что важнее, к людям? Будет ли смелой и открытой? Будет ли счастлива?
— Нет, не выйдешь, — выдохнул я сухой шелест звуков.
— Почему?
Даже не знаю, с чего бы начать? Я опять сдавленно хохотнул. Кислота и боль в горле разбавлялась горечью.
— Ты не хочешь?
— Потому что сестры не могут выходить замуж за своих братьев, — поспешил я оправдаться и следом закашлялся так, что аж спину заломило — с трудом улёгся обратно на рюкзак, придерживая тело Рей, чтобы не съехала с моего на бок.
— Это сейчас ты мой брат. А когда мы вырастим, то станет по-другому. Сейчас — понарошку.
Не станет, родная. Мне и это время, что было мне подарено неведомо за что, греет сердце теплее июльского солнца.
— Поспи, Рей. Я тоже люблю тебя.
Все прочие ночи и дни уже не лягут на наш общий счёт, как бы мне, нам с тобой, этого ни хотелось. Продрогшая насквозь душа просит большего для нас обоих, но большего мне не дано…
Так и что же я могу сказать тебе, моя милая мама, в свои последние минуты? Ты всё слышала — у меня есть Рей, и я люблю её. Не так как отец любил тебя, и она любит меня в ответ не так, как ты его. Имея подпорченное здоровье, чувства, живущие внутри нас, в разы чище и крепче той субстанции, что скорбной песней разливалась между вашими горячими сердцами. Кто, ты думаешь, разжёг тот самый огонь в моём сердце? Тот, что горел там все последние годы? Пожар, потушить который смогла эта маленькая девочка, полудремлющая в моих руках?
Твоё терпение нетерпимого. Вы с ним не подходили друг другу, уверен, ты думала о таком ещё до моего рождения, но вас столкнули обстоятельства, приключения. И заведённые чем-то извне, вы списали тот огонь, ту страсть на нечто, идущее из ваших душ. Вот только оттуда шла жажда нового путешествия и борьбы с чем-либо — вы обознались, всё напутали, запутали и сбили друг друга с верного пути. Вот и боролись всю жизнь друг с другом, не в силах выбрать для себя иного. Иного пути и иного человека. А с чем оставался я? Ваш любимый Бен, живущий с раннего детства меж двух огней, со своими детскими силами, которых при всём усердии не хватало, чтобы потушить то, что и без меня давно сгорело. Вам хорошо было топтаться на угольках вашей страсти, приятно, пусть и мучительно. А я, не видевший вашей безумной любви и трепета, смотрел на этот затянувшийся последний танец и не мог насмотреться — слёзы застилали глаза — не мог разгадать его, как давно он идёт и сколько ещё продлиться. Вы чиркали по сердцам друг друга не ножами, но мокрыми спичками. Теми, что я так трепетно и терпеливо подбирал, старательно сушил, и поднося вам те, что смог «починить», страдал в итоге от нового снопа искр, летящих по ошибке в мою же сторону.
Жалею ли я, что ушёл от вас? Жалею ли об огне у меня в груди, никогда мною не желаемом? Быть может оттого мне и достаётся столько холода, мир просто хочет мне помочь, а я упрямлюсь? Закон равновесия во вселенной? Жалею ли я о том, что одна маленькая безвинная девочка смогла совершить невозможное, пробравшись с лёгкостью и детской непосредственностью сквозь все языки пламени к самому высокоградусному эпицентру, и, умудрившись не обжечься, сдула, смела, истребила своим игривым смехом, тонким голоском, чудной причёской и добрыми, взывающими к полузабытой доброте глазами, все старые несчастья, подчистив все следы их пребывания в моём сердце. Все следы, до последнего.
Да, именно так, мама. И ты, услышь, отец. Не хочется говорить, что прощаю вас, но скажу вам нечто поважнее: теперь, сегодня, сейчас — я вас понимаю. Хотели или нет, но вы породили на свет одну мятущуюся душу, иметь которую я счастлив. Без ожогов, оставленных вами, я бы и не выжил на улице, не боролся бы и не сопротивлялся, не соглашался и не уступал бы так, как я в итоге делал. Я живой. Я всё ещё ваш сын. И я всё ещё люблю вас.
Мир, прошу тебя. Знаю, ты собираешься вскоре избавиться от меня, и поделом. Но я молю тебя об одном — дай мне эту ночь! Со слезами пусть не на глазах, но в сердце, прошу тебя: я ещё не всё тебе отдал. Позволь передать мой последний дар человечеству, спящему точно в детской колыбели в этот миг у меня на груди… его. Моё тепло.
====== Глава 7. Моё счастье. ======
Свежесть, бьющая в нос, пробирала до самого нутра, нежно касаясь и ближайших уголков памяти, осматривая их точно убранную прихожую, и осторожно вздымая пыль из уголков давно запертых кладовых. Чистые, ясные, солнечные, как это ласковое зимнее утро, кристаллы воспоминаний вырастали здесь один за другим… Они оставались передо мной вплоть до момента, когда я открыл глаза, чтобы тотчас сощуриться на ярком солнце, ударившем в глаза. В морозном воздухе сошлись вместе и беспричинная радость, и на поверку не столь редкие добрые дни из детства в доме Соло, наполненном запахами хвои и чего-то сочного и сладкого, и раскадровка родных улыбок — золотые моменты с моей семьёй Рен, наши триумфы и слёзы смеха, растаптывающего боль от неудач…
Собравшийся нежиться на светлой стороне жизни и дальше, я всего на миг, прежде чем обрадоваться, взгрустнул, когда все кристаллы один за другим рассыпались в мелкое крошево былого. Сознание втянулось в реальность.
Утреннее бледно-жёлтое солнце ползёт по голубому небу вдалеке над домами, пока мы с Рей лежим всё на той же крыше в куче снега, выпавшего за ночь. Я шевельнулся, глядя на спящий у меня на груди сугробик. Рей там, внутри, спит точно медвежонок — надо разбудить её, проверить, вдруг и лапу сосёт! Я улыбнулся. На самом деле нам надо спускаться вниз, идти к тому дому, где мы все договаривались собраться в случае облавы. Всё, как и полагается. Но стоило мне избавиться от слоя снега, обнажив черноту куртки, как бугорок на мне внезапно исчез. Я услышал заливистый смех — Рей стояла рядом и, глядя на меня, хохотала так, как никогда прежде, точно выдала лучшую свою шутку тем, что незаметно выбралась из моих объятий, пока я спал. Я хохотнул в ответ, и так, смеясь, спокойно поднялся и отряхнулся.
Утро было дивное! Потрясающая январская свежесть заполняла всё кругом: она была в чистом небе, она была в воздухе, она была между нашими улыбающимися лицами, и она была внутри меня… На сердце больше не было тяжело, точно всю боль за минувшую ночь прибило морозом, и это стало первым, что меня насторожило. Казалось, ночной ветер и снегопад вобрали в себя, в бездонную черноту и мрак весь мой внутренний сор, отходы и шлаки — всё, что лежало на душе, год за годом оседая точно пепел после каждого нового взрыва, уготованного мне судьбой. Я задумался на минутку о родителях… И вновь ничего. Всё помню, но ни огня, ни тревог, ни удушливых сожалений. Что-то здесь не так…
Я бы и дальше проверял сомнительную реальность на подлинность, но мне в висок прилетел мягкий снежок. Мой песочный динозаврик был куда умнее и жизнерадостнее в этот миг, что отдавался ему в отличии от меня, выискивающего подвох, полностью. Я скатал снежок и последовал его примеру. Снег на крыше разлетался в стороны от наших скачущих шагов, пока мы бегали друг за другом и прочь в разные стороны, укрываясь от косых и метких бросков. Меня веселило всё вокруг: малышка Рей, её улыбка, её радость от игры, увлечённость процессом, внимание ко мне, отвечающему ей вопреки обыкновению не кривыми изгибами одного уголка рта, а полноценной улыбкой и хохотом, длиной из детства. Я наслаждался остротой мороза, кусающего нос и щиплющего за щёки. Мне было жарко в нашей игре, и я нисколько его не боялся… Он не убил нас прошлой ночью, а сейчас так и вовсе — дарит бесконечную радость, свежее дыхание, что аж в груди приятно гудит! Он не убил нас прошлой ночью…