— Как прошло? — хриплый чуткий голос не заставил себя ждать. Сноук сел рядом со мной на короткую скамью, вольготно и по-свойски облокотившись о стол позади неё.
— Великолепно. Она разрыдалась, но меня, вроде, услышала. Надеюсь, отвяжется наконец.
— Надеешься?
Склонившись корпусом вперёд и опираясь о расставленные колени локтями, ответы я выдавал сквозь преграду сложенных в замок пальцев, склонившись головой влево, чтобы собеседник слышал меня.
— Я объяснил ей всё, как вы и предлагали. Я не знаю её достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в её благоразумии. Возможно, один, максимум пару её визитов придётся ещё потерпеть, но она отстанет.
— Ты взволнован, — констатировал Сноук через паузу, и я обернулся к нему, оставаясь в полунаклоне.
Передо мной был простой старик, внушительного вида жизненной потрёпанности. Вечно не торопливый и спокойный в своей увядающей силе и не увядающей власти настолько, что многие здесь обходили его стороной, не желая якшаться даже по мелким делам. Мне же повезло привлечь его внимание тем, что в один день я спас его в столовой от самой дурацкой смерти — он подавился дрянной косточкой. Хотя и прежде он зачем-то приглядывался ко мне, держась на расстоянии. А так, наверное, судьба свела — не иначе!
Из статей ничего особо страшного в сравнении с деяниями местного контингента не имелось — организованная преступность. Звучит внушительно, но, насколько я слышал, на деле всё было не столь масштабно, как можно было подумать. Слава его уже давно померкла, так что мало кто мог внятно объяснить, откуда идёт всеобщий страх перед этим человеком. На инстинктивном уровне и я его побаивался в начале, избегая пристального и мало чем оправданного внимания к своей персоне, но не так страшен чёрт, как его малюют.
— А чего вы ждали? Что я буду сидеть перед ней, точно кол проглотив? Она приходит увидеть Бена Соло. Пришлось отсыпать ей хотя бы горстку эмоций.
— Она и её не заслужила, — сказал он с королевской уверенностью и презрением. — А ты совершенно напрасно сомневаешься в своей способности судить об её реакции.
— Сколько мы уже общаемся, а я до сих пор не понимаю, откуда вы берёте такие выводы. Я всё доходчиво объяснил ей, но это не значит, что я могу предвидеть её ответ.
— О, ну конечно можешь, Кайло! — расслабленно протянул он, словно скидывая карты в настольной игре. — Уж кого-кого, а свою мать-то ты точно в силах понять от и до, иначе как ты собираешься жить дальше?
— О чём вы?
Водилась за Сноуком такая дурная привычка, на первых порах знакомства часто выводящая меня из себя — не договаривать или говорить загадками. Вроде и не сказать, что он умничал в такие моменты — было бы перед кем! Несмотря на то, что у него имелся круг так называемых сторонников и доверенных лиц, беседы мы с ними вели всегда один на один. Так что, скорее, он мудрствовал, оставляя мне клевать крошки, отсыпанных им жизненного опыта и знаний. Сейчас же он расщедрился на то, что сам собрал просыпанное и принялся кормить меня, нерадивого птенца, с ладони.
— Они с отцом не нашли тебя тогда, когда ты жил на улице. По-твоему что-то изменилось сейчас?
Я тщательно пережёвывал пищу для ума, но всё ещё не догонял, о чём он.
— Ты для них потерян, Кайло, — положил он мне в рот последний кусочек житейского пазла, тщательно раскрошив, чтобы лучше усваивалось. — Ты желал потеряться, и это случилось. Ты знал их обоих слишком хорошо, что рассудил так, как рассудил в свои тринадцать. Подобные решения отличаются особой продуманностью.
— Вам откуда знать?
— Не рычи, — пропел он со смешком, точно бросал обглоданную кость толпе голодных псов, лающих у его ног. — Не все люди, что способны тебя понять и принять, шли по жизни тем же путём, что и ты. Было бы превеликой глупостью с твоей стороны, останься ты на уровне беспризорника, верящего только таким же, как ты сам. Мир куда больше, чем твоя разбредшаяся волчья стая.
— Я давно уже не ребёнок!
— Да. И потому понимаешь, что всех здешних обитателей привели сюда разные тропы, которые не стоит даже браться сравнивать. Я не могу сказать, что знаю больше твоего, лишь оттого, что старше тебя — я знаю нечто иное, отличное от твоего багажа. Это я могу утверждать наверняка, так как шёл по жизни тропою… более широкой, нежели ты. Хотя, признаю, что ты на своём пути держался весьма достойно! — закончил он мысль, смакуя её и одобряя что-то во мне, чего я сам в душе сторонился.
— Убийство человека — это вы называете «держался достойно?» — фыркнул я и отвернулся, подставив лицо сентябрьскому солнцу.
— Ещё скажи, что ты раскаиваешься, и тогда, будь уверен, я засмеюсь в голос! — гулко хохотнул Сноук, заставив меня поморщиться.
— Вы меня не знаете, — я принялся перерезать нити его уверенности во мне, но они магическим образом, как это всегда бывало, вновь вырастали, подобно вездесущим живучим сорнякам, от которых так просто не избавишься. — Только факты, из которых вы вольны слепить кого угодно в своём воображении, но не только не меня настоящего.
Я кутал от чутких глаз и ушей этого человека своё всевозрастающее сомнение в себе тонкой вуалью бравады и оскала, сквозь которую он — я это чувствовал кожей, — видел своими блекло-голубыми глазами неумело припрятанную истину. Правду, сокрытую от него столь же надёжно, сколь и ребёнок, «спрятавшийся» забравшись под одеяло.
Общаемся мы с ним относительно не так давно, но уже сейчас, по прошествии каких-то пяти месяцев, я чувствовал, что эти нити начинают превращаться в плотные и упругие жгуты: мы общались даже тогда, когда я этого не особо хотел. Те со временем укрепятся, став канатами: я слушал его жадно и эгоистично, охотно пропитываясь его знаниями и уверенностью в самом себе, и в том, как устроен этот мир. И канаты, наконец, в один день станут нашими цепями, перекусить которые без того, чтобы сломать себе зубы, не сможет ни один из нас: Сноук отчего-то не замечал, в отличие от меня, во что он позволяет себе вовлечься. Я пока не давал себе ответ, что значат эти встречи для меня, но уже подмечал, что значат эти встречи для него. Что-то большее, чем он ожидал получить от них изначально, большее, чем-то, что привлекло его во мне, большее, чем он привык получать и давать людям…
Уже тогда, в восемнадцать, меня страшила крепость нашей устанавливающейся с ним связи, но и изголодавшийся по тому, чего никогда не знал — разговору со взрослым если не на равных, то по душам — не наслаждаться ею я не мог.
— Я не верю в непонятых людей, — потянул он струну на себя. — Всех кто-то так или иначе понимает, в той или иной мере. Другое дело, что иные, увы, не способны принять ту близость и доверие, что возникает от подобного. Бегут от этого сломя голову, как от огня. Ты показываешь себя сильным человеком, Кайло. Будто бы и вовсе не напуганным. Однако, я смотрю на тебя сейчас, и что я вижу? Последние языки давнего пламени всё ещё лижут тебе пятки.
— Так по-вашему я чего-то боюсь? — я прекрасно знал, что он так не считает. Что я действительно выдерживал достойно, так это борьбу со страхом в стенах этого «дома». Закалённый улицей и годом в детской колонии, я ждал, но так и не встретил здесь чего-то действительно устрашающего. Справедливости ради, отчасти, благодаря именно Сноуку…
— Из тюремной жизни, возможно, и нет, — кивнул он. — Учитывая, что от домогательств я тебя уже огородил, а физической боли ты не боишься, тут немногие страхи остаются тебе на выбор.
— И какому же из них я подвержен? — я обернулся через плечо, чтобы увидеть степенный взгляд, направленный на других заключённых, занимающихся кто чем.
— Ты не знаешь ответа или хочешь услышать его от меня?
Я крепко призадумался, о чём, чёрт возьми, твердил этот добрый самаритянин. Какой к дьяволу у меня есть страх, когда последние полтора года я только тем и занимался, что искоренял их в себе один за другим?
— Я не знаю. Скажите.
— Ты сам поймёшь о чём я, как только поборешь его, — выдал он в своей излюбленной, бесящей меня манере.