Исправило ли это место во мне хоть что-то из того, что по идее должно было? Могу лишь предположить, что нет, зато пользу тем временем оно принесло мне не малую. Как улица однажды открыла мне глаза на многие вещи в этой жизни, так и заключение принесло удивительную по своей уникальности атмосферу, позволившую ощутить жизнь по-другому. Не острее, при том, что грани жизни и смерти здесь были подчас обнажены и видны, что называется, наглядно, когда охрана уносила очередной труп «падшего воина», вытаскивая тело из самодельной петли, или блокировала целое крыло из-за очевидности очередного убийства.
Что же это была за атмосфера? Первым делом хочется сказать общности, вторым — разрозненности. Сидя по разным клеткам, скованы мы были все как один общей бедой — лишением свободы. С другой стороны тут всем плевать на твоё личное горе: каждый занят тем, чтобы пережить своё собственное, измотанный бесплодными многолетними попытками. Эти два несовместимых пласта послужили прекрасной основой для того, чтобы я смог отринуть свои давние страхи, перешагнуть через них, забыть, истереть. Общий гнев, ярость и возмущение нередко становились и моими, перевешивая собою мою маленькую детскую боль и жалкие обиды, которым здесь было не место и от которых с каждым прожитым днём оставалось всё меньше и меньше: точно назойливых букашек и тараканов, мешающих жить спокойно, я давил и топтал их, веря, что истребляю усилием воли целую эпоху длиной в четыре года. Глупец? И да, и нет — посудите сами. Отчаяние — тварь бессердечная; оно не оставляло мне иного выбора, вынуждая заниматься истреблением неистребимого, в экстренном порядке прижигать все раны, да хоронить все самое ценное, что имелось за душой, под упругим и плотным слоем жестокой реальности. Механизм выживания, спасавший сегодняшний день в ущерб дню вчерашнему и будущему.
Насколько я не хотел, будучи подростком, переходить в ранг взрослых, настолько же стремительно эта взрослая жизнь приближалась и настигала меня, в лице Сноука раздавая мне направо и налево бесценные нравоучительные советы в виде слов, тумаков да оплеух. Здесь, в тесных и мрачных стенах, где друг и враг становились понятиями опасно близкими и скользкими, что иные со временем переставали верить либо в одно из них, либо в оба разом. Я их отчасти понимаю, но, учитывая, что большинство подобных личностей либо кончали с собой, либо становились крысами, к их числу не принадлежу. Возможно, благодаря тому, что Сноук отвратил меня от тоски по моей утраченной семье, способной отрезать мне пути к выживанию, варись я и дальше в этом яде. А так, все личные беды уменьшились с его лёгкой руки до такого размера, что я, прищурившись и глядя через воображаемую лупу, мог разглядеть только их мутный осадок, осевший на дне души.
Я годами упорно его не касался, но порою он всё же взвивался вверх, потревоженный проплывающим на глубине моим вечно живым призраком — крохой-динозавриком, царапающим своим бежевым брюшком илистую поверхность, точно маленький усатый сомик до боли щекоча мои нервы и вздымая, отправляя к звенящей стеклянной поверхности своим то белоснежным, то каштановым гребешком память о былых днях… Одна маленькая девочка, с лёгкостью умелого атлета поднимала вслед за собой ещё пятнадцать потерянных детских душ, прося меня если не горевать по всем ним, то хотя бы помнить. И я против воли отзывался на её зов, не в силах ощущать что-то одно. Горевал. Помнил.
И всё-таки, медленно, но верно моя детская тяга к несбыточному посерела и отмерла. Пустота внутри, оставленная после изнуряющей борьбы с самим собой, точно выжженное поле, закономерно принялась заполняться тем, что поступало ко мне извне. В кого я превращался? Хозяин своего окрепшего тела, теряющий упряжку собственных чувств и мыслей, летя на всех порах навстречу шипам взрослой жизни. А не напороться на них я при всём желании не мог: в тюрьме даже замёрзших цветочных лугов и полей отродясь не водилось (разве что таковыми можно считать детские колонии с малолетними отморозками, щеголявшими в их стенах), — сплошь высохшая степь, исполосованная густыми вереницами безымянных убийц-колючек.
Что до прогнозов Сноука о моих недоразвитых, но развивающихся способностях, они постепенно сбывались… буквально у меня на глазах. Многие личности, как он и предрекал, переставали быть для меня устрашающей загадкой. Всех тёмных лошадок я учился видеть и издалека, и в добавок, насквозь. Оглянуться не успел, как убедился уже не на чьих-то словах, а на собственном опыте, что действия каждого конкретного индивида вполне можно было предугадать, а значит и предотвратить при желании. Чьи-то страхи были столь очевидны, что не использовать их себе во благо было бы грех. Боль и затаённая обида одних могла сыграть мне на руку, чем я и пользовался. Даже злоба и агрессия поддавалась пусть не всецелому контролю с моей стороны, но я мог задать им наиболее предпочтительное направление, отвращая от себя и перенаправляя на более слабого, что стоял рядом. Иным словом, в моих отношениях с людьми царил полный порядок: с одними следовало поддерживать нейтральные отношения, с другими — враждебные, а с третьими — приятельские. Понятная, простая схема, благодаря которой я прекратил распыляться на бессмысленные драки, направляя силы в конфликты, имеющие под собой серьёзную основу.
Больше я не выживал в этом месте — Сноук научил меня жить здесь. Жить так, что мне больше не требовалась новая доза страданий в доказательство, что я — всё ещё я, а все несчастья, если они всё же приключались со мной, были иного сорта. Я работал над собой так усердно, что и скука страшилась моей все возрастающей жизненной энергии и отступала прочь, пока я проводил время в качалке или плыл среди моря отбросов, заключая договора и пакты о перемирии, или наоборот, подстрекал к очередному бунту.
Занятый изо дня в день по самое не могу, я отдавал себе отчёт, что всё происходящее является не константой, но плацдармом для чего-то большего, того, что ждало меня на свободе, когда я выйду. Все уроки, преподанные мне Сноуком — не более чем вдумчивая и неторопливая тренировка перед тем, как мы с ним сможем, наконец, воскресить его империю, лежащую в руинах. Я не заметил, как стал грезить этим днём, взывать к нему, стараясь быть терпеливым и познавать криминальные азы и глубины со всем прилежанием, свойственным каждому из людей Сноука. Вот оно, моё будущее, ждавшее меня за горизонтом, дело моей жизни, цель моего выживания, растраченный остаток моей совести…
Да, совесть тоже потихоньку отмирала, но я не грустил об этом. Как и со всем прочим, свято место пусто не бывает — и ей найдётся замена. А пока место всё ещё вакантно (я уже чувствовал, как бессовестность стучится, стоя у порога), я собирался проститься с этой стервой-спиногрызкой как следует, использовав лучшее, что она когда-то давала мне…
Торжественный день прощания был назначен мною заранее, и продиктован он был жизненной необходимостью. Уставший от зловещего постоянного перехода от одного меня к другому при разговорах с Люком и Сноуком, я был вынужден признать, что кое в чём я всё-таки облажался. Сразу почуяв неладное, я тем не менее не смог предвидеть истинные масштабы, в каких на протяжении последних пары лет меня изводила разница между двумя «школами». Но палач Время, как это всегда бывает, всё расставило на свои места, поднеся вплотную к моему носу единственный возможный выход, словно вспомнив, что однажды оно было доктором Время для меня. Мне и правда требовалась помощь: я был не в силах и дальше смотреть в глаза одного и признавать его истину так, словно в душе я нехотя лицемерил, соглашаясь и кивая. При этом я мог совершенно искренне соглашаться или с полной уверенностью отрицать какую-либо мысль. Упорно не хотел считать себя двуличным ублюдком, а как знать, быть может и стоило? Может это помогло бы разорвать порочный круг чуточку раньше, сделать иной выбор, пойти другим путём?..