— Уже сделало.
— Каким образом?
— Теперь я лучше понимаю, что к чему. Ты всё ещё её герой, пусть она и не знает о твоих геройствах.
Я рассмеялся, но слова Люка быстро подыстёрли улыбку на моём лице.
— Я знаю, чем ты сейчас занимаешься… Считаешь, что отталкиваешь от себя спасательную шлюпку, отправляя нас с Рей, сидящих в ней, в счастливое плаванье навстречу солнцу, а сам остаёшься стоять на берегу, — закончил он без грамма вопроса в тоне.
Я споткнулся мыслями на этом образе, а потом в нём увязли и чувства. Через миг я опустил своё ледяное оружие себе на руки, заканчивая этот бой ничьей, в шаге от победы.
— Сноук никогда не вытравит это из тебя.
— Что именно?
Люк улыбнулся мне родной, тёплой, отеческой улыбкой, что так шла ему, и придавил напоследок:
— Ты тот, кто защищает. Роль нападающего тебе не просто не к лицу — ты с ней не справляешься.
Слова в любой другой день могли бы превратить лёд в моих глазах в воду, но не тут-то было! Признаю, противник задел меня так, как сам и не подозревал. На одну ужасную секунду я даже захотел поделить с ним планами на ближайшее будущее. Сказать, что, вероятно, не стоит ждать меня на свободе через полтора года, а может сложиться и так, что вообще когда-либо… Сказать…
И последнее, что было у меня на уме, я, не сдержавшись, озвучил:
— Не моя роль? — оскалился я, отчего линия шрама на щеке искривилась недобрым предзнаменованием. — Увидим, Люк. Увидим.
— Что ты задумал, Бен?
Тогда я, разумеется, ничего не ответил. О том, что я задумал, Люк узнал задним числом, уже будучи в своей островной, пышущей синевой и зеленью глухомани. Хотя «задумал» тут не вполне подходящее слово. Задумал-то всё Сноук, дав мне задание разобраться с неугодным ему выродком. Что сделал я, так это исполнил его, пять раз ударив заточкой, зажатой в кулаке, бок безоружного врага, стоящего в своей кабине в душевой. Я даже не расспрашивал Сноука, где, как и когда тот перешёл ему дорогу. Я, конечно, подозревал, что в этом кроется некий тест на лояльность, но Сноук смотрел тогда на меня с небывалым спокойствием — человек, лишённый сомнений, он завораживал меня своей силой и уверенностью как никто и никогда! — что я впитал в себя его доверие, оказанное мне, не пачкая его своим никчёмным любопытством.
Это не было пределом нашего доверия друг другу: я точно знал, что есть, куда расти. Помните? Нити. Жгуты. Цепи. Гад каким-то чудом остался жив — успели откачать, но за пять ударов ему в бок меня одарили пятаком сверху моих уже отсиженных трёх с половиной и ещё полутора остававшихся. Позже ещё годик мне накинули буквально ни за что — в назидание, чтоб меньше буянил и лучше соблюдал внутренний распорядок.
В итоге стены моей криминальной альма матер я покинул будучи в возрасте двадцати восьми лет. До окончания срока моё авторство парочки новых «недоубийств» и одного состоявшегося, охрана тюрьмы и проведённое следствие так и не доказали.
Ну, здравствуй, свободный мир! Моя разминка окончена…
====== Глава 12. Моё спасение. ======
Так сложилось, что стены тюрьмы я покинул на год раньше своего наставника и занимался весь этот период тем, что мне и было доверено сделать: зондировал почву, да пропалывал грядки, заросшие предателями-сорняками. Я знал нужные контакты людей Сноука на воле, плюс к старой гвардии рядом со мной оказались те, с кем я сидел и кто уже вышел. И старички, и молодняк приветствовали меня радушно. Ещё бы, ведь слава меня опережала! Мои услуги нашему лидеру в период отсидки были у всех на устах, что сослужило мне неплохую службу и здорово сэкономило время и силы — не пришлось распыляться на конфликты внутри группы, сосредоточившись на внешних. Более того, на первых порах мне была оказана всяческая помощь и поддержка: я оказался снабжён жильём и финансами и прошёл экспресс-курс молодого бойца, состоящий из бытовых мелочей, таких как уроки вождения и владения огнестрельным оружием (холодным я владел в совершенстве).
Работёнка за этот год была продела мною, конечно, не самая приятная: то по колено в грязи, то по локоть в крови. Вновь, как и в шестнадцать лет, на моих плечах оказалась ответственность и вновь та, которой не позавидовать, как дало понять мне окружение. Никто не горел желанием занять по сути ответственное, а по факту «грязное» место, видя, что я пашу как проклятый. Те немногие лица, втихую или во всеуслышание возмущавшиеся у меня за спиной тому, кого Сноук назначил главным, довольно быстро прикусили языки, стоило мне приняться дело, будто одним махом позабыли: молодые — о своих пылких речах, а старшие — как в былые годы упивались своей силой, струящейся из их ныне поникших тел. Я не боялся запачкаться, а нелегальный бизнес и не предполагал, что хоть кто-то из вовлечённых останется чистеньким, тем более стоящий на таком высоком посту. Принимая во внимание прилежность и педантичность, с какими я подошёл к своему первому заданию «в поле», я сумел зайти даже дальше требуемого от меня минимума. Да, недооценил меня маленько наставник… Неприязни его просчёт во мне не порождал, напротив — понимание и мрачную гордость собою и тем, каким размашистым и твёрдым был мой шаг.
С головой погруженный в подпольный мир, работая в насыщенном ритме и в различных направлениях, я сталкивался на первых порах с тем, что имя Сноука, звучащее в одном контексте с моим, отчего-то ставило всё не на те места в глазах некоторых смельчаков. Но я быстро перевоспитал тех, кто с какого-то перепугу полагал, что я «сосунок, прикрывающийся высоким именем, когда у самого молоко на губах не обсохло». Минимальная мера — слепец мгновенно прозревал, получив в челюсть. Максимальная… Если твердолобость оказывалась непобедима, то приходилось подступаться ближе к мозгу, скрытому в только фигурально непробиваемом черепе. Что было дальше после встреч и разговоров в таком стиле? Молва начинала работать на меня, разнося по нужным краям мою манеру вести беседу и проводить работу над ошибками… не своими, только тех, кто опрометчиво допустил их в моём присутствии. Так, имя Кайло Рен очень быстро стало обретать собственную силу и вне стен тюрьмы. Вскоре, и друзья, и враги оказались убеждены моей крепкой рукою, что я тот ещё монстр, а я, как прилежный и преданный ученик, не давал им забывать о моём ещё более монструозном «хозяине», что скоро вернётся в игру.
Мне льстило всеобщее знание, сформировавшееся в умах людей, тем более, что оно полностью совпадало с личным ощущением — меня невозможно сломить, запугать или умаслить. Я вырос человеком во многих смыслах закалённым, натренированным и поднаторевшим в самых страшных формах диалога, так что, исполняя намеченное, я нисколько при этом не раскачивался, рванув с места в карьер. Потому и умения, уходящие корнями к знаниям, полученным от Сноука, пришли ко мне очень быстро. Конечно, и шишек маленько всё же набил, и парочку пуль случалось словить, оставшись, впрочем, в плюсе после кровавого заключения очередной сделки или расправы над неугодными, но ничего из ряда вон со мной не происходило.
Что, если задуматься, со мной могло случиться по-настоящему пугающего? Что из тех страхов и недостатков, которые я остервенело искоренял в себе большую часть жизни, так и осталось со мной дефектом на доработке? Из жизни как таковой особой ценности я для себя не делал, сколько отмерено, столько и проживу, а в остальном, покуда есть цели и стремления… Мной нельзя было манипулировать, помыкать, меня невозможно было переманить, меня некем было шантажировать: ни семьи, ни старых друзей, а новые вполне могли постоять за себя сами. И вроде бы звучит всё это отлично, впору было бы гордиться и наслаждаться слаженной жизнью, но… «Но» — это говорит человек, обретший уверенность, предполагающую полное отсутствие сомнений. Вот и нашёлся мой извечный изъян. Я его устраняю с досадной периодичностью, определяемой частотой рецидивов, а вырвать с корнем всё никак не могу. Впрочем, не стоит о грустном, ведь сегодня «радостная» дата на календаре…
Моя жизнь и правда началась в этот год с чистого листа: время в стенах тюрьмы — черновик; взяв из него всё самое лучше, я мог смело смять его и выбросить в недры памяти. Сегодня как раз отличный день, чтобы это сделать — мой день рождения, — пусть и действие это чисто образное. Двадцать девять лет, за которыми тянется длиннющий шлейф находок и утрат, в глубине которых зарыт клад обид и разочарований, да полустёрты во времени следы радостей и печалей. Всё, как у людей, правда?