А в наши дни, поэт, когда захочешь тыУзреть природное величье наготыТам, где является она без облаченья,Ты в ужасе глядишь, исполнясь отвращенья,На чудищ без одежд. О мерзости предел!О неприкрытое уродство голых тел!Те скрючены, а те раздуты или плоски.Горою животы, а груди словно доски.Как будто их детьми, расчетлив и жесток,Железом пеленал корыстный Пользы бог.А бледность этих жен, что вскормлены развратомИ высосаны им в стяжательстве проклятомА девы, что, впитав наследственный порокТоропят зрелости и размноженья срок!
Но, впрочем, в племени, уродливом телесно,Есть красота у нас, что древним неизвестна,Есть лица, что хранят сердечных язв печать, —Я красотой тоски готов ее назвать.Но это – наших муз ущербных откровенье.Оно в болезненном и дряхлом поколеньеНе погасит восторг пред юностью святой,Перед ее теплом, весельем, прямотой,Глазами, ясными, как влага ключевая, —Пред ней, кто, все свои богатства раздавая,Как небо, всем дарит, как птицы, как цветы,Свой аромат и песнь и прелесть чистоты.[7]
VI. Маяки
Река забвения, сад лени, плоть живая, —О Рубенс, – страстная подушка бренных нег,Где кровь, биясь, бежит, бессменно приливая,Как воздух, как в морях морей подводных бег!
О Винчи, – зеркало, в чем омуте бездонномМерцают ангелы, улыбчиво-нежны,Лучом безгласных тайн, в затворе, огражденномЗубцами горных льдов и сумрачной сосны!
Больница скорбная, исполненная стоном, —Распятье на стене страдальческой тюрьмы, —Рембрандт!.. Там молятся на гноище зловонном,Во мгле, пронизанной косым лучом зимы…
О Анджело, – предел, где в сумерках смесилисьГераклы и Христы!.. Там, облик гробовойСтряхая, сонмы тел подъемлются, вонзилисьПерстами цепкими в раздранный саван свой…
Бойцов кулачных злость, сатира позыв дикий, —Ты, знавший красоту в их зверском мятеже,О сердце гордое, больной и бледноликийЦарь каторги, скотства и похоти – Пюже!
Ватто, – вихрь легких душ, в забвенье карнавальномБлуждающих, горя, как мотыльковый рой, —Зал свежесть светлая, – блеск люстр, – в круженье бальномМир, околдованный порхающей игрой!..
На гнусном шабаше то люди или духиВарят исторгнутых из матери детей?Твой, Гойя, тот кошмар, – те с зеркалом старухи,Те сборы девочек нагих на бал чертей!..
Вот крови озеро; его взлюбили бесы,К нему склонила ель зеленый сон ресниц:Делакруа!.. Мрачны небесные завесы;Отгулом меди в них не отзвучал Фрейшиц…
Весь сей экстаз молитв, хвалений и веселий,Проклятий, ропота, богохулений, слез —Жив эхом в тысяче глубоких подземелий;Он сердцу смертного божественный наркоз!
Тысячекратный зов, на сменах повторенный;Сигнал, рассыпанный из тысячи рожков:Над тысячью твердынь маяк воспламененный;Из пущи темной клич потерянных ловцов!
Поистине, Господь, вот за твои созданьяПорука верная от царственных людей:Сии горящие, немолчные рыданьяВеков, дробящихся у вечности твоей![8]
VII. Больная муза
О муза бедная! В рассветной, тусклой мглеВ твоих зрачках кишат полночные виденья;Безгласность ужаса, безумий дуновеньяСвой след означили на мертвенном челе.
Иль розовый лютен, суккуб зеленоватыйИзлили в грудь твою и страсть и страх из урн?Иль мощною рукой в таинственный МинтурнНасильно погрузил твой дух кошмар проклятый?
Пускай же грудь твоя питает мыслей рой,Здоровья аромат вдыхая в упоенье;Пусть кровь твоя бежит ритмической струёй,
Как метров эллинских стозвучное теченье,Где царствует то Феб, владыка песнопенья,То сам великий Пан, владыка нив святой.[9]
VIII. ПРОДАЖНАЯ МУЗА
Любовница дворцов, о, муза горьких строк!Когда метет метель, тоскою черной вея,Когда свистит январь, с цепи спустив Борея,Для зябких ног твоих где взять хоть уголек?
Когда в лучах луны дрожишь ты, плечи грея,Как для тебя достать хотя б вина глоток, —Найти лазурный мир, где в жалкий кошелекКладет нам золото неведомая фея.
Чтоб раздобыть на хлеб, урвав часы от сна,Не веруя, псалмы ты петь принуждена,Как служка маленький, размахивать кадилом,