XV. Дон Жуан в Аду
Лишь только дон Жуан, сойдя к реке загробнойИ свой обол швырнув, перешагнул в челнок, —Спесив, как Антисфен, на весла нищий злобныйВсей силой мстительных, могучих рук налег.
За лодкой женщины в волнах темно-зеленых,Влача обвислые нагие телеса,Протяжным ревом жертв, закланью обреченных,Будили черные, как уголь, небеса.
Смеялся Сганарель и требовал уплаты;А мертвецам, к реке спешившим из долин,Дрожащий дон Луис лишь показал трикраты,Что дерзкий грешник здесь, его безбожный сын.
Озябнув, куталась в свою мантилью вдовьюЭльвира тощая, и гордый взор молил,Чтоб вероломный муж, как первою любовью,Ее улыбкою последней одарил.
И рыцарь каменный, как прежде, гнева полный,Взрезал речную гладь рулем, а близ него,На шпагу опершись, герой глядел на волны,Не удостаивая взглядом никого.[17]
XVI. Воздаяние гордости
В те дни чудесные, когда у БогословьяБыла и молодость и сила полнокровья,Один из докторов – как видно по всему,Высокий ум, в сердцах рассеивавший тьму,Их бездны черные будивший словом жгучим,К небесным истинам карабкаясь по кручам,Где он и сам не знал ни тропок, ни дорог,Где только чистый Дух еще пройти бы мог, —Так дико возопил в диавольской гордыне,Как будто страх в него вселился на вершине:«Христос! Ничтожество! Я сам тебя вознес!Открой я людям все, в чем ты не прав, Христос,На смену похвалам посыплются хуленья,Тебя, как выкидыш, забудут поколенья».
Сказал и замолчал, и впрямь сошел с ума,Как будто наползла на это солнце тьма.Рассудок хаосом затмился. В гордом храме,Блиставшем некогда богатыми дарами,Где жизнь гармонии была подчинена,Все поглотила ночь, настала тишина,Как в запертом на ключ, заброшенном подвале.Уже не различал он, лето ли, зимНа пса бродячего похожий, рыскал он,Не видя ничего, оборван, изможден,Посмешище детей, ненужный и зловещий,Подобный брошенной и отслужившей вещи.[18]
XVII. Красота
О смертный! как мечта из камня, я прекрасна!И грудь моя, что всех погубит чередой,Сердца художников томит любовью властно,Подобной веществу, предвечной и немой.
В лазури царствую я сфинксом непостижным;Как лебедь, я бела, и холодна, как снег;Презрев движение, любуюсь неподвижным;Вовек я не смеюсь, не плачу я вовек.
Я – строгий образец для гордых изваяний,И, с тщетной жаждою насытить глад мечтаний,Поэты предо мной склоняются во прах.
Но их ко мне влечет, покорных и влюбленных,Сиянье вечности в моих глазах бессонных,Где все прекраснее, как в чистых зеркалах.[19]
XVIII. Идеал
Нет, ни красотками с зализанных картинок —Столетья пошлого разлитый всюду яд! —Ни ножкой, втиснутой в шнурованный ботинок,Ни ручкой с веером меня не соблазнят.
Пускай восторженно поет свои хлорозы,Больничной красотой прельщаясь, Гаварни —Противны мне его чахоточные розы;Мой красный идеал никак им не сродни!
Нет, сердцу моему, повисшему над бездной,Лишь, леди Макбет, вы близки душой железной,Вы, воплощенная Эсхилова мечта,
Да ты, о Ночь, пленить еще способна взор мой,Дочь Микеланджело, обязанная формойТитанам, лишь тобой насытившим уста![20]
XIX. Великанша
В века, когда, горя огнем, Природы грудьДетей чудовищных рождала сонм несчетный,Жить с великаншею я стал бы, беззаботный,И к ней, как страстный кот к ногам царевны, льнуть.
Я б созерцал восторг ее забав ужасных,Ее расцветший дух, ее возросший стан,В ее немых глазах блуждающий туманИ пламя темное восторгов сладострастных.
Я стал бы бешено карабкаться по ней,Взбираться на ее громадные колени;Когда же в жалящей истоме летних дней
Она ложилась бы в полях под властью лени,Я мирно стал бы спать в тени ее грудей,Как у подошвы гор спят хижины селений.[21]
XX. Маска
Эрнесту Кристофу,
скульптору
Аллегорическая статуя в духе Ренессанса
Смотри: как статуя из флорентийской виллы,Вся мускулистая, но женственно-нежна,Творенье двух сестер – Изящества и Силы —Как чудо в мраморе, возникла здесь она.Божественная мощь в девичьи-стройном теле,Как будто созданном для чувственных утех —Для папской, может быть, иль княжеской постели.