- Может быть, вы закажете что-нибудь? - попытался Эгисиани сменить тему. - Сегодня у нас сибирские пельмени с медвежатиной, кабаньи отбивные, оленина по-чухонски...
- Давайте оленину по-чухонски. Что это такое?
Эгисиани отвел глаза и растворился в прошлом.
- Это тоже она придумала... - заговорил он глухим голосом. - Однажды явилась сюда заполночь, оживленная, вся освещенная какой-то внутренней красотой, и попросила всех отпустить. Я отпустил, и она, походив туда-сюда руки в брюках, вся в порыве, вся в будущем - предложила приготовить к ужину что-нибудь этакое. И тут же придумала сама. Повела на кухню, завязала мне полотенцем глаза и приказала готовить. Ну, я, пожал плечами и пошел к холодильнику. Взял первый попавшийся кусок мяса, порезал его на кусочки, положил в кастрюлю и начал сыпать и лить в нее все, что попадало под руку. Потом поставил на плиту, притушил немного, снял, сунул в духовку и принялся готовить подливу и гарнир. А она, наблюдая за мной, звонко смеялась, иногда до слез хохотала... И записывала все мои действия... Через час мы ели... Не тут, а там, в большом зале, за центральным столиком.
Все было так чудесно... В какой-то момент мне показалось, что я, сжав кулаки и приглушив чувства, шел к этому ресторану только лишь затем, чтобы эта ночь с Кристиной состоялась...
Эгисиани помолчал, отстранено глядя на обнаженные ступни Марьи Ивановны и покачиваясь в такт своим мыслям.
- В ту ночь мы впервые легли в постель... - продолжил он, по-мальчишески улыбнувшись. - Все было так естественно... И я знал, и она знала, что это необычное своей полнотой единение будет единственным, мы знали, что оно родит в наших душах необычайные силы и назавтра мы сможем сделать то, что под силу одним лишь всемогущим богам... И что всю жизнь мы будем стремиться, будем жаждать, чтобы подобное единение испытали и все те, кто дорог нам и кто способен испытывать.
Эта ночь изменила меня - с тех пор я не могу спать с женщинами... Нет, я могу лечь с ними в постель, но после первого же соприкосновения или поцелуя ухожу, убегаю. Понимание того, что простое, бесчувственное соитие, пусть не бесчувственное, пусть наполненное чем-то на четверть, на треть, на половину, отнимет у меня ту ночь, сделает ее бывшей, то есть умершей, наполняет мое тело дрожью и я бегу прочь от женщины. Нет, не от женщины, не от конкретной женщины, а от мысли, что эта смерть, смерть той ночи, может случиться по моей вине...
Марье Ивановне захотелось прижать этого большого глупого мальчика к груди. "Если бы он налил мне коньяка, нет, аперитива, напитка жриц любви, улыбнулась она, - я бы, пожалуй, не устояла".
Ее улыбка вывела Эгисиани из прострации. Вглядевшись в лицо женщины, он позвонил в колокольчик. Через пять минут столик был уставлен всевозможными яствами, бутылками и бутылочками. Центр его заняло блюдо с фруктами, возглавляемыми вальяжным ананасом (корзины с цветами слуги поставили рядом с Марьей Ивановной). Осмотрев получившееся великолепие, Эгисиани, однако, остался недоволен и, попросив прощенья у собеседницы, удалился, как он сказал, на пару минут.
Марья Ивановна использовала его отсутствие для приведения чувств и мыслей в относительный порядок.
"Судя по всем, он поэт в душе и к тому же философ, совсем не такой, как Смирнов, - думала она, прикрыв глаза. - Поспорил с другом, что вырвет Кристину из темного царства, и вырвал. Разбудил спящую царевну. Потом прямые их жизней пересеклись, и они на несколько часов стали счастливыми... Невообразимо счастливыми, потому что ни он, ни она, ничего земного не хотели, они не стремились к плотскому удовлетворению... Это небо в благодарность за целомудрие, в благодарность за добрые дела слило их на одну ночь в единую молекулу. И потом, этот мальчишка и поэт, не захотел любви продажных женщин, женщин, которые готовы на все ради полуторачасового царствования в его ресторане... Как я его понимаю... Он увидел меня и понял, что, может быть, со мной он сможет подняться выше, чем поднимался с Кристиной...
А Смирнов? Я же клялась ему в верности?
Ну и что, что клялась? Если я хоть разик не передохну, не изменю с хорошим человеком, ему же хуже будет - не прощу я ему своей верности. И как нежно я буду любить его потом, когда у него вырастут такие маленькие, такие миленькие и совсем незаметные рожки!
Но сначала надо все у этого мальчишки выведать. Если я явлюсь домой с пустыми руками, Смирнов все поймет...
Он и так поймет. По глазам. Ничего, глазки мы подведем по-новому, и он ничего не увидит..."
Эгисиани вернулся несколько раздраженным.
- В чем дело? - спросила Марья Ивановна, обеспокоившись.
- Да так. Один подвыпивший человек требовал впустить его в ресторан, говорил, что каждый день здесь обедает и потому имеет право. Давайте, что ли выпьем и закусим? Оленина по-чухонски уже готовится.
Они выпили, поели. Закурив, Марья Ивановна, попросила продолжить рассказ о Кристине.
- Знания умножают печали, - вздохнул Эгисиани. - Но вижу, вам важно все знать. Ведь это первое дело вашего агентства?
- Да, первое, - зарумянилась женщина.
- Я наводил справки и выяснил, что детективного агентства "Дважды два" не существует, по крайней мере, легально... Но надеюсь, что с моей помощью оно станет известным по всей Москве и Московской области. Так слушайте...
Был среди моих знакомых один мерзкий тип... Впрочем, о нем позже. В общем, после того, как я выяснил, что ни родственники, ни соседи Кристины к ее смерти отношения не имеют, я задумался о тех людях, с которыми она общалась, выполняя заказы по оформлению ресторанов, кабачков и прочих мест общественного питания и приятного времяпрепровождения. Как я тебе уже говорил, - Марья Ивановна доброжелательно улыбнулась, дав добро обращению на "ты" - Кристина работала в основном с моими друзьями. А им я верю, как себе и даже больше. Так что проверить мне надо было двоих-троих человек, которых я плохо знал. И я пошел в их заведения. И в первом же из них понял, что именно его владелец убил Кристину...
- Так сразу и понял? - Марья Ивановна задала вопрос лишь только затем, чтобы согреть сердце собеседника своим мелодичным голосом. Коньяк вовсю резвился в ее непривычном к алкоголю теле.
- Да сразу. Я увидел его и увидел ее, увидел по интерьеру, созданному ею. Они - хозяин и дух Кристины - были как... как топор и сад. Да, как топор, затупившийся от беспрестанного убиения, и неувядаемо цветущий сад. Увидев его, человека низменного, не знающего, что такое любовь, что такое красота, что такое ожидание чуда, что такое высокое вожделение, я понял они столкнулись. Кристина и он... И первой пошла на столкновение она. Она создала ему антипода. Она превратила его логово, в котором царствовали похоть, обжорство, тупость и жестокость, в нечто удивительное, - Эгисиани, укрощая чувства, замолчал на несколько секунду. Взяв себя в руки, кротко улыбнулся и продолжил:
...Мы сходим, когда-нибудь туда. Представляешь, там, как и везде в ресторанах, висят картины, растут растения, там обычная драпировка, все на первый взгляд обычное. Но все это так гармонично подобрано, что врывается в тебя нетленным духом и делает совсем другим... Я спрашивал, как ей удалось достичь этого. Кристина ответила: "Это мой маленький профессиональный секрет"... Но я был настойчив, и она кое-что показала... Я увидел это через лупу, которую она, видимо, намеренно взяла с собой...
- Через лупу? - поинтересовалась Марья Ивановна только лишь для того, чтобы Эгисиани вспомнил о ее существовании.
- Да, через лупу. Она подвела меня к стене, вручила лупу и попросила посмотреть на обои. Я посмотрел. Представляешь, сверху донизу они были покрыты стихами. Я запомнил один из них:
Ничто не уничтожит
огня, который гложет
Мне грудь.
Но он любовь не может
В тебя вдохнуть...
- Это Абеляр, - сказала Марья Ивановна. - Его кастрировали, и после этого он всю жизнь мучил жену ревностью. Даже пояс верности заставлял носить. Мне Смирнов рассказывал, он любит этого поэта.