Председатель как стоял, так, не сняв шляпы, и опустился на стул.
— А чем же, разрешите, Иван Дмитриевич, узнать, мы будем на зиму виноградные лозы зарывать?
Секретарь развел руками:
— Вот этого не знаю. Но, конечно, за своевременную укрывку лоз мы в первую очередь будем спрашивать с тебя. Вот если хочешь, договаривайся с ним. Может быть, товарищ согласится и деньгами взять.
Цыган отозвался:
— Полюбовно все можно.
Тимофей Ильич даже руки к небу возвел:
— Да ты понимаешь, чертов сын, что без акта о причине смерти этой проклятой кобылы я не имею права?! Она у меня значится на балансе как живая.
Цыган вытащил из нагрудного кармана пиджака бумагу.
— Акт есть.
Тимофей Ильич прочитал акт и заметно повеселел.
— Все по форме. Ты действительно грамотный, цыган. А шкуру сняли? Вы еще должны нам шкуру вернуть.
— Сняли шкуру. Вернем, — успокоил его цыган.
Тогда председатель и совсем развеселился.
— В самом деле ты, цыган, с головой… В первый раз такого встречаю. Сейчас, так и быть, напишу бухгалтеру, за эти проклятые лопаты деньги получишь. И стоило тебе из-за них в райком ходить, человека от государственных дел отрывать! Нет, ты, оказывается, хозяйственный цыган. В заместители ко мне не пойдешь? Мне как раз хороший заместитель нужен.
— Не пойду.
— Почему?
— Боюсь, не сработаемся.
— Вот это ты напрасно, — подписывая распоряжение бухгалтеру, сказал Тимофей Ильич. — Я человек незлопамятный. И ты мне понравился. У нас колхоз хороший, скоро виноград в садах срежем, вина надавим. — И, отдавая бумагу цыгану, он засмеялся: — На, крепче держи! Ветер выхватит.
Засмеялся и цыган, опять показывая все зубы:
— У меня не выхватит!
Секретарь райкома Иван Дмитриевич Еремин смотрел на них из-за своего большого стола под зеленым сукном и тоже улыбался.
Наслаждаясь тем впечатлением, которое произвел ее рассказ на Клавдию, бабка Лущилиха сложила на груди руки и поджала губы, всем своим видом показывая, что это всего-навсего цветики в сравнении с тем, что ей еще известно. Самую главную новость она приберегла напоследок, и Клавдии еще предстоит по достоинству оценить ее осведомленность.
Она хотела выждать время, чтобы возбудить любопытство Клавдии, но не выдержала, придвинулась к ней вместе с табуретом.
— Будто и грамотный оказался этот цыган, а с какой-то придурью. От хорошей должности отказался и тут же попросился в наш хутор простым кузнецом. Чем-то, значит, понравился ему наш хутор. — Лущилиха придвинулась вместе с табуретом к Клавдии еще ближе и, оглядываясь на окна, перешла на полушепот: —А знаешь, Клава, чем понравился? Мой племянник слышал, как он рассказывал потом секретарю райкома и нашему председателю, будто где-то в этих местах его жену немецкие танки раздавили и теперь он нашел тут ее могилу. А сейчас, когда я проходила балочкой мимо нашей кузни, с нее замок уже снятый, и мальчишки туда сбежались со всего хутора. Я там и твоего Ваню видала.
Теперь она имела право в полной мере насладиться тем впечатлением, которое не замедлило отразиться на лице Клавдии. Впечатление было настолько сильным, что это не на шутку обеспокоило старуху.
— Да что с тобой, Клавочка, на тебе кровинки нет! Сразу сделалась белее стены. Ты, случаем, не заболела? Там, за Доном, от этих проклятых комарей можно лихоманку схватить.
— Нет, ничего, я не больная, — каким-то сдавленным голосом отвечала Клавдия. Она провела ладонью по шее. — Ты, бабушка, возьми там во дворе, в катухе, поросенка и, пожалуйста, уходи. Я прошлую ночь что-то плохо спала, мне сегодня раньше лечь нужно.
— Ложись, милая, ложись! А за поросеночка спасибо. То-то мой дедушка возрадуется, он жареную поросятину дюжей всего уважает. Ах ты господи! — Лущилиха взмахнула широченными рукавами кофты. — А мешок-то я, старая, и забыла. Ты мне, Клавочка, разреши твой взять?
Клавдия разрешила:
— Возьми в сенцах.
Вечером, когда пришел с улицы сын Клавдии, она спросила у него:
— Ваня, где ты сегодня задержался так поздно? И рубашка на тебе вся в каком-то мазуте.
— Это не мазут, мама. Это мы с ребятами помогали новому кузнецу горн устанавливать, — ответил Ваня.
— Тебе незачем, Ваня, туда ходить, — сказала Клавдия.
Он повернул к ней черноглазое лицо:
— Почему?
— Нечего тебе там делать.
— Мне, мама, уже шестнадцать лет, я не маленький. Надо мной и так ребята смеялись: «Смотри, как бы цыган тебя в мешок не посадил!»
— Глупые, потому и смеются. Если ты, Ваня, не хочешь с матерью поссориться, не ходи больше туда.
— Небось Нюрке ты не запрещаешь!