Светлана Борминская
Цыганочка с выходом
Глава 1.
Вы можете смеяться, не верить или закрыть этот роман, едва сунув в него нос, но автором его является лабрадор, живущий на третьем этаже со своим Слепым Поводырем. Именно так.
Слепой обычно идет первым, а лабрадор плетется сзади, нехотя дергая шеей, когда Слепой Поводырь уже зависает с поднятой ногой над какой-нибудь большой ямой, вырытой специально для всяких слепых, чтобы они падали в нее и не мешались под ногами. Еще лабрадор обычно поскуливает и тащит назад, когда Слепой Поводырь тянет его прямо под несущийся на критических скоростях груженный кирпичами КАМАЗ, тоже одного из жителей этого дома — Винникова…
Лабрадор никогда не написал бы никакого романа… Он просто жил неподалеку от всех действующих в нем персонажей, а что не видел, он придумал долгими зимними вечерами и летними тоже. Но его хозяину дочка привезла старый ноутбук, чтобы папа не скучал. Хотя папе компьютер был не более нужен, чем бестолковый и упрямый пес, которого он таскал за собой по всем улицам и в магазин и в сберкассу.
Ноутбук мерцал в углу и лабрадор, быстро освоив ходы игры на нем, сперва попробовал записать собственный стих и, записав, на целый день впал в эйфорию и вдруг замахнулся лапой написать роман. Да, так и было.
И звали пса — Нэля, хотя имя это не мужское, но особо выбирать не приходится.
(Вообще-то, полное имя его звучало — Нельсон Батиас Крузенштерн и был он самых обыкновенных лабрадорских кровей субъект).
Город Полежаевск всплывет в этой истории лишь на …-дцатой странице, но я чуть-чуть расскажу про него сейчас.
Мне кажется, так будет понятнее вся дальнейшая канитель, которая развернется на страницах этого романа, и мы с вами узнаем кое-что о людях такое, о чем предпочитаем даже не думать, забившись после работы на диван и укрывшись чистым половичком, на котором когда-то спала ваша любимая кошка.
Ну, не буду вас томить, начинаю…
На Архангельской улице по вечерам в глубокой темноте среди черных деревьев краснели гранатовые ядрышки окон в трех «сталинских» домах.
После взрывов в Москве по ночам в квартале старых элитных домов стали включать прожектора, высвечивая все подступы к подъездам, ближние деревья и начала улиц.
В Полежаевске и соседнем Угряжске постреливали с приходом 90-х годов, когда деньги в карманах одних не давали спать другим, более молодым, но без денег. Постреливали по ночам, даже убивали, но пореже, чем в Москве.
А наутро, при свете… это сонное утрешнее состояние старого дома. Покой в границах второго подъезда…
В Полежаевске всего три «сталинских» дома, а в соседнем Угряжске нет ни одного. В двух крайних «сталинках» живут в основном медики и начальство Космической Лаборатории, а в нашей — бывшая номенклатура, но есть и простые семьи.
Раньше было положено, а может, просто умудрялись по недомыслию разбавлять элитных жильцов жильцами пожиже: многодетной семьей, парочкой стахановцев и каким-нибудь орденоносным шахтером, который в шахту лазил только чтобы поставить очередной рекорд и сфотографироваться со своим отбойным молотком где-нибудь в углу забоя, а в остальные дни исправно заседал на конференциях и спал в разных президиумах.
Сейчас-то, когда три «сталинки» обветшали и новые хозяева жизни построили себе две монолитные башни рядом с парковой зоной, былая помпезность постепенно уходила из широких подъездов, даже лампочки на некоторых этажах забывали менять неделями, но все равно дома еще сохранили ауру прежнего богатства. Широкие желтые ступени, деревянные поручни лестниц, почти целые стекла в подъездах, иногда наличие консьержки с голубыми локонами, цветы внизу на подоконниках.
И еще — пахнет стариками, мало детей, и частенько можно увидеть катафалк и элегантную гробовую крышку, скромно ждущую своего хозяина, перед встречей с вечностью, а проще говоря, с землей.
Лабрадор задумался, повертел хвостом, взвыл и начал стучать двумя лапами по клавиатуре, одна лапа — одна буква, две лапы — две буквы и т.д.
Хочешь или не хочешь, но всю жизнь нас окружают соседи — взглядами равнодушными, безразличными, злющими, иногда — спокойными.
Мы постоянно живем на виду, когда идем к дому, заходим в парадное и, трясясь от страха, если темно, бредем к лестнице. Затем, вглядываясь в бесконечные углы, с нервной дрожью ждем лифта, радостно выдыхая, когда лифт открывает свою совершенно пустую желтую внутренность, и в нем не стоит маньяк с окровавленным ножичком и не спит наркоман со шприцом в дырявой вене.