Надеюсь, Драгош, ты его тоже слышишь.
Слышишь ведь?
Эхо встреченных у колыбели восходов, радость первому снегопаду, тёплое дыхание на замёрзших пальцах, счастливый смех, шепот, заблудившийся в полумраке супружеской спальни – пронзительный, тихий как стих, как молитва... Неужели не слышишь?! Как же так вышло, что ты внезапно оглох, и всё светлое между нами неожиданно рухнуло в пропасть? Что так ярко горит в твоём взгляде, неужели сожженныё над нею мосты?
Тенью, в полном молчании проходит и Жека, но мы с мужем остаёмся неподвижны, не расходимся и не шагаем друг другу навстречу. Между нами расстояние в пару шагов, а по ощущениям – прозрачная стена, и взгляды-пули горячие, шальные не могут пробить в ней хоть крошечной трещинки.
Драгош. Смотри на меня. Я надела лучшее платье, твоё любимое с открытыми плечами и заедающей молнией, которую ты за столько раз одним чудом не сломал от нетерпения. Неужели не видишь? На мне те самые серьги, твой подарок в первый день рождения наших крох. Ты ещё шепнул, что они сияют ярче звёзд, но в тысячу раз бледнее моих глаз. Неужели не замечаешь? Я останусь твоей, что бы ты ни решил, как бы больно не ранил. Мне даром не нужно другого – безоблачного, не с тобой – счастья. Покорно, с улыбкой отдамся на твою милость, но не от безысходности, а потому что иначе уже не смогу. Останусь тёплым воском в твоих руках, поцелуем на веках, улыбкой на губах. Только смотри на меня. Пробей эту чёртову стену.
Верь мне.
Не отпускай.
Я так тебя...
– Люблю, – выдыхает Драгош, стискивая в руке мои пальцы.
Это как броситься в омут головой, как получить удар под дых – замираю в секунде от боли, но мгновения текут, а тепло его ладони никуда не исчезает, и я кусаю губы, не веря в реальность прощения. Если верит, почему не сказал? Почему не...
– Ш-ш-ш... не пали контору, – он прижимает палец к губам, строго сверкнув взглядом из-под полуприкрытых век, и отпустив мою руку, быстро идёт вслед за Жекой. Чтобы не палить – как он выразился – контору, мне не приходится особо напрягаться. Шквал облегчения приносит за собой слабость и, судя по отражению в зеркале прихожей, мой измождённый вид достоин тысячелетнего упыря.
Ужин проходит в гробовой тишине. Застольем наше собрание даже сложно назвать, скорее то коллективная варка в котле собственных мыслей, когда элементарно кусок в горло не лезет под гнётом перекрёстных взглядов. Мадеев вяло ковыряет вилкой мясной салат, Зара задумчиво вращает вино в бокале, Драгош незатейливо барабанит пальцами по краю стола, резонируя на нервах тревожной рябью. Нас подавляет неловкость, но мы молчим и жуём... Жуём и молчим.
– Дружище, – первым не выдерживает Жека, и его беспечность выглядит примерно так же непринуждённо, как взяточник во время проверки на полиграфе. – Об кого кулаки стесал?
– Пустяки, – Драгош усмехается, подмораживая мою сестру немигающим как у гадюки взглядом. – Умник один пытался мне внушить, что я пока на юг мотался, успел жену бросить.
– И что, долго настаивал?
– Не особо. Парень хоть и бедовый, но не тупой оказался, – короткая ухмылка побледневшей Заре. – И на редкость болтливый.
– Глядя на твои руки, я бы не настаивал на его сообразительности, – замечает Жека, всё ещё пытаясь разрядить обстановку. Его как человека немедленных действий больше остальных тяготит этот фарс.
– А это бонусом, чтобы яблоньки свои к замужним дамам не подкатывал.
– Я тебя сейчас правильно понял? – недобро скалится Мадеев, воодушевлённо закатывая рукава, в то время как взгляд Зары затравленно мечется от него к Драгошу и обратно. – Ты нашёл его и молчал?! Какого чёрта не сказал?
– Рада, прости меня! Это всё зависть, – вскакивает с места сестра, и опрокинутый стул ударом гонга, знаменует начало конца. Начала для меня, а для неё – бросаю взгляд на окаменевшего Жеку – а для неё, очевидно, конца.
– Твоих рук дело? – на дне карих глаз Мадеева зарождается угроза. – Ты сестру... – он встаёт из-за стола – его... – ногой отшвыривает упавший стул, – меня... – сжимает руки в кулаки. – Всех! Подставила! – Ревёт, молниеносно срываясь в её сторону. – Ты о детях, сучка, подумала?!
– Хватает того, что ты о них думаешь не переставая!
Это последнее, что говорит Зара, потому что в следующий миг её лицо заливает кровью. Я ладонями затыкаю свой крик только и успевая подумать, что какой бы уродливой ни была её душа, все мы не без греха, а потому заслуживаем второго и даже третьего шанса, ненависти, презрения, но не боли. Только не физической боли.