Она отвернулась от него, но он еще более настойчиво продолжал:
— Уже поздно притворяться, дорогая. Мне кажется, ты немного меня любишь, а я могу научить тебя любить со всей необузданной страстью, которая таится в твоем дивном теле и умной головке. Пойдем со мной, Савийя! Мы познаем такое счастье, какое в этом мире дается только очень немногим людям.
Она подняла голову и прошептала:
— Я… не могу! Вы же знаете, что я… не могу этого сделать!
— Почему?
— Потому что это было бы… нехорошо!
— Кому позволено судить об этом? — резко спросил маркиз. — Пусть у вашего народа есть законы, Савийя, но это не законы нашей страны или церкви. Забудь их! Помни только одно: ты — женщина, а я — мужчина. И мы должны принадлежать друг другу!
Крепче сжав ее руку, он добавил:
— Я буду заботиться о тебе, и никогда в жизни ты не будешь знать лишений или трудностей. В этом я могу тебе поклясться! Но только не отказывайся от такого столь прекрасного подарка, как то безграничное счастье, которое мы испытываем, когда бываем вместе.
Она ничего не ответила, но маркиз без всяких слов понял, что не убедил ее.
— Посмотри на меня, Савийя!
Она помедлила, а потом, словно против собственной воли, подняла голову. Ее огромные выразительные глаза были полны тревоги.
— Ты меня любишь! — сказал маркиз. — Я уверен, что ты меня любишь! А я рядом с тобой испытываю такое волнение, какого не знал еще никогда в жизни. Мое тело до боли желает тебя. Я хочу быть с тобой, знать, что ты всегда рядом. Я хочу слышать твой голос, хочу видеть, как шевелятся твои нежные губки, видеть, как в глазах твоих появляется этот странный, дивный, полный нежности взгляд, который без слов говорит мне, что ты любишь меня!
Савийя глубоко вздохнула. Ее полуоткрытые губы влажно блестели, а глаза мерцали, словно темные, таинственные озера. Маркиз заметил, что она вся трепещет.
— Боже, как ты мне желанна!
Ему показалось, что с этими словами в нем рухнула какая-то преграда. Он стремительно обнял Савийю и мощно притянул к себе.
Его губы приникли к ее губам. Через несколько секунд ее головка послушно легла ему на грудь — и его поцелуй стал не только требовательным и властным, но и нежным: он почувствовал, какая она нежная, слабая и робкая.
Это был миг волшебства — такого он себе даже вообразить не мог. Казалось, весь мир замер, время остановилось, и они оказались вдвоем в каком-то особом пространстве, где, кроме них, никого не было и никто не мог им помешать.
— Я люблю тебя!
Произнося эти слова, маркиз ясно сознавал, что еще никогда в жизни не говорил их ни одной женщине.
— Ме хамава ту! — прошептала она.
И он понял, что Савийя сказала те же слова, которые услышала от него, но только на своем родном языке. А потом она горячо прошептала снова:
— Я люблю тебя! Люблю!
В следующее мгновение он уже целовал ее глаза, щеки, тоненькую жилку, бившуюся на ее нежной шее, а потом снова припал к ее губам.
— Пойдем со мной! — умолял он. — Зачем нам ждать? Я хочу, чтобы ты всегда была со мной! Я не могу ждать нашей следующей встречи!
Но Савийя промолчала и очень медленно начала отстраняться от него.
В свете луны было видно, что ее лицо сияет счастьем и любовью. Но уже через несколько мгновений на нем отразились совсем другие чувства.
— Нет! — сказала она. — Нет! Нет! Это… нехорошо. Не только для меня, но… и для тебя тоже. Я слишком тебя люблю… чтобы причинить тебе боль.
— Почему ты должна причинить мне боль? — резко спросил маркиз.
Савийя смотрела на него, но у маркиза снова возникло такое чувство, словно она смотрит не на него, а сквозь него, куда-то дальше и глубже.
— Я должна думать… только о тебе, — едва слышно прошептала она.
И не успел он протянуть к ней руки, задержать ее, снова привлечь к себе, как она стремительно бросилась в лес и исчезла между густых деревьев.
— Савийя! — отчаянно позвал он. — Савийя!
Но из темноты не было ответа. Он остался один.
Глава пятая
Маркиз медленно вернулся домой и, немного поговорив с сэром Элджерноном и Чарльзом Коллингтоном поднялся наверх, в свою спальню.
Перед тем, как уйти спать, он дал распоряжение дворецкому Берку относительно того, что сделать с коброй. Он решил последовать предложению Савийи и отправить змею в Сент-Олбенс, в цирк. Рано утром следующего дня это сделает один из грумов.
Когда Хобли помог ему раздеться и ушел, маркиз долгое время не ложился. Он сидел в глубоком кресле у окна и мысленно перебирал все события этого невероятного дня, и в особенности — полного волшебных чар вечера.
Глядя, как танцует Савийя, он чувствовал, что всем своим существом откликается на ее движения. Эта необычайная девушка сумела внушить ему такие чувства, каких он еще никогда в жизни не испытывал!
А потом, когда он прикоснулся к ней и почувствовал в душе новый, совершенно невероятный восторг и трепет, он понял, что к нему пришла любовь.
Прежде в его жизни было немало женщин. Он находил их интересными, привлекательными, забавными, а порой и неотразимыми, но его первые ожидания всегда оказывались обманутыми. Какой бы чарующей ни казалась женщина, он вскоре убеждался, что она не может дать ему того, чего он на самом деле жаждет.
Ему трудно было объяснить это даже самому себе, однако он совершенно определенно знал, что некая часть его души остается незатронутой. Его сердце не могли покорить даже самые чувственные и привлекательные женщины — и, значит, по какой-то необъяснимой причине его надежды оказывались преданными.
Он смеялся над чувством, которое другие звали «любовью», насмешливо называл его самообманом, уловкой для дураков и тем не менее в тайниках его сердца оставалось место для надежды, что настоящая любовь возможна, что она ему просто не встретилась.
Теперь маркизу стало понятно, почему Юдит готова была расстаться со всем, что было для нее знакомо и близко, и пересечь полмира, чтобы поселиться в незнакомой и почти необжитой стране с человеком, которого она практически не знала, но которого любила по-настоящему.
А ведь Юдит предупреждала его, что наступит день, когда он почувствует то же, что чувствовала она. Но даже сейчас, понимая, что она была права, маркиз знал, что не может предложить Савийе выйти за него замуж.
Именно это ему и следовало бы сделать. Пусть для нее он остается «горджио» — все равно ей, конечно же, хочется услышать от него предложение руки и сердца. Но как он может сделать ее маркизой Рэкстон?!
Он говорил себе, что, если бы речь шла только о нем одном, он не нашел бы никого, кто был бы более достоин, чтобы стать хозяйкой его дома. В его глазах Савийя была для него не просто подходящей, а идеальной женой!
Но он был бы глупцом, если бы позволил себе забыть о том, сколько трудностей, неприятностей и боли такая роль принесла бы самой Савийе.
Какой бы прекрасной ни была ее внешность, как бы хорошо она ни научилась держаться, какой бы очаровательной ни была, ей все равно пришлось бы выносить насмешки, гадкие намеки и скрытые издевательства не только от его друзей, но — что было в некотором отношении еще более важно и еще более тяжело — и от тех, кто ему служил, кто образовывал как бы задний план его существования.
Возможно, Савийе и удалось очаровать прислугу в те дни, когда она гостила в его доме, но примут ли они ее в качестве своей госпожи, хозяйки дома?
И даже если бы ей удалось покорить домашнюю прислугу, как насчет садовников, егерей, лесничих и других служащих имения, жителей деревни, фермеров, арендаторов — всех, кто жил поблизости от Рэкстон-хауза, кто уже много поколений с почтением и уважением относился к представителям его фамилии?
Ненависть и страх по отношению к цыганам глубоко въелись в души почти всех англичан, хотя маркизу была совершенно непонятна причина подобного отношения.
С тех пор, как первые цыгане появились на острове в 1512 году, всегда находилось немало людей, которые не просто не любили, но и открыто их преследовали.
Из книг Джона Хойланда, которую нашел в их библиотеке Преподобный, маркиз узнал, что во время правления короля Генриха VIII немалое количество странных людей, называвших себя египтянами, были отправлены во Францию. И что, пожалуй, следовало считать самым удивительным, это было сделано за счет казны!