У Мары болело все тело, она падала с ног от усталости и пережитого волнения; теперь, когда опасность осталась позади и возбуждение угасло, она совсем пала духом. Она и не заметила, что они миновали крыло дворца и подошли к Новому мосту. Толпа выросла перед ними буквально из-под земли: поднялась из подвала разграбленного магазина. Их было немного, не больше дюжины, но они представляли собой чрезвычайно странное зрелище. Лица были раскрашены, как у североамериканских индейцев, они размахивали тесаками и ножами, вращали факелами в воздухе, испускали воинственные крики. Все были увешаны трофеями: женскими платьями, нижними юбками, панталонами.
Скрыться от них было невозможно, убежать — тем более. Они были вооружены, и любая попытка Родерика проложить себе дорогу с оружием в руках обернулась бы самоубийством, хотя он, наверное, рискнул бы, если бы был один. Он остановился, заслонив собой Мару.
И тут, в тот самый миг, когда толпа погромщиков стала надвигаться на них, ветер взметнул концы его плаща, открыв взорам белые форменные брюки с лампасами и начищенные сапоги. Мелькнули даже золотые планки и обшивка мундира.
Стремительным и точным движением, словно отработанным на маневрах, Родерик повернулся спиной к толпе и правой рукой подхватил Мару. Левой рукой он запрокинул ей подбородок. Его рот опустился и смял ее нежные полуоткрытые губы. На миг она застыла, потом ее сердце яростно забилось, в мозгу ослепительной вспышкой мелькнула догадка. Она испустила стон и обвила руками его шею, вплела пальцы в золотистые вьющиеся пряди у него на затылке.
Посыпался град непристойных шуток, их толкали, несколько мужчин, проходя мимо, остановились поглазеть. Мара и Родерик не обращали на них внимания.
— Прижмись ко мне, — прошептал Родерик.
Передвигаясь медленно, как сомнамбулы в трансе, они тронулись вперед по дорожке, ведущей под мост. Париж всегда уважал права влюбленных. Грабители дали им пройти.
В темноте под мостом Родерик остановился, прислушиваясь, вглядываясь вверх. Основная часть толпы прошла по мосту, через несколько минут к ним присоединились отставшие, выкрикивая на ходу непристойности. Потом наступила тишина.
Мара слепо повернулась к Родерику, ухватилась руками за его плащ, спрятала лицо у него на груди. Ее била дрожь, и это было похуже любой лихорадки. Его сильные теплые руки сомкнулись вокруг нее. Он молча прижимал ее к себе, словно делился с ней своей силой. В его объятиях чувствовалась забота, а не гнев.
Мара с трудом подавила рыдание и отстранилась.
— Я должна рассказать тебе, что я сделала.
— Не трудись. Кое-что я слышал, а об остальном догадался. — Он немного помолчал. — Сам не знаю, как это получилось, но я словно переселился в тебя, когда ты была там с де Ланде. Я как будто мысли твои читал.
Мать Мары обладала даром ясновидения, но она не была уверена, что получила этот дар по наследству.
— Нет, позволь мне…
— Позже, — прошептал он и прижался губами к ее губам, на этот раз с нежностью.
18.
Здесь было все, чего только можно пожелать: безопасность, тепло, укрывающая от посторонних глаз темнота. Опасность отступила — во всяком случае, на время. Они были живы и упивались этим ощущением, все их чувства были обострены, как никогда. Мара прижималась к мужчине, который ее обнимал, и внутри у нее что-то таяло. Перед ней был Родерик, принц Рутении, но сейчас это было неважно. Что он за человек, что он сделал и еще может сделать в будущем, для нее не имело значения. С нее было довольно того, что она его узнала, поверила ему. Может, им и недолго оставалось пробыть вместе, но этих кратких мгновений у них никто не отнимет.
Он развел в стороны полы ее плаща, просунул руки внутрь и обхватил нежное полушарие груди.
— Милая Мара, — шепнул он, прижимаясь губами к ее волосам, — я хотел сделать тебя недосягаемой, беречь, как самую бесценную святыню. И чтобы доказать тебе, как высоко я тебя ставлю, хотел вернуть тебе привилегию неприкосновенности. Я не знал, сколь тяжким окажется для меня этот обет. Он иссушил мою душу, разум отказывается мне служить.
— Я с радостью освобождаю тебя от этого обета.
— А если я скажу, что ты свободна выбирать, что никто и ничто не сможет принудить тебя удовлетворять мое желание, ты мне откажешь?
Его прикосновение вызывало у нее слабость.
— Будь у меня искушенность куртизанки, я соблазнила бы тебя снова, — прошептала она тихим, дрожащим голосом.