Стояла глубокая ночь. До рассвета было еще далеко. Почему же он так быстро ее нашел?
— Что ты можешь сказать в свою защиту, маленькая тщера?
— Что это такое? — угрюмо спросила Кэтрин, понимая, что не может дать волю гневу, и от этого чувствуя себя еще тоскливее.
— Тщера означает воровка. Это насчет денег, что ты у меня украла.
— Я взяла ровно столько, сколько мне понадобилось бы на дорогу. Я вернула бы их.
— Почему ты убежала? Над тобой издевались? Морили голодом? Били?
— Если я воровка, то как назвать тебя? Если ты так быстро меня нашел, значит, ты приходил ко мне ночью. И тебя еще удивляет, почему я убежала,
Доминик рассмеялся. Кэтрин никак не могла понять, чему он радуется.
— Я видел, как ты уходила. Стоял в тени повозки, ты меня и не заметила.
— Я тебе не верю!
— Почему? Ведь я верю тебе.
В самом деле, почему нет? До сих пор он ни разу не солгал ей. Во всяком случае, ей так казалось. У Кэтрин немного отлегло от сердца, она расслабилась, прислонилась к его крепкой груди, почувствовала тепло его тела, крепость мышц, услышала даже биение его сердца.
Доминик пошевелился, налитые мускулы заиграли под шелковой рубахой, и Кэтрин невольно вздрогнула, поймав себя на том, что думает, как приятно было бы коснуться его гладкой кожи, почувствовать под пальцами упругую игру крепких мышц.
Кэтрин тряхнула головой, чтобы отогнать непрошеные видения, заставить исчезнуть странное, незнакомое чувство тягучей и сладкой боли где-то в самой глубине ее существа. Она так резко выпрямилась, что едва не свалилась.
— Спокойнее, Кэтрин, Хоть до табора недалеко, да ехать все равно приятнее, чем идти.
Доминик прижал ее к себе покрепче.
— Ты действительно так сильно меня боишься, что решила бежать? — спросил он чуть позже. — Или у тебя есть еще причины?
Кэтрин представила себе дом в Арундейле, друзей, замок. Подумала о дяде, спрашивая себя об Эдмунде. Милый, милый Эдмунд, человек, который был ей как брат. Эдмунд, который сейчас может по праву считать себя герцогом Арундейл, — человек, который должен был бы больше других мечтать о том, чтобы она исчезла. Или виноват все-таки кто-то другой? Может, Эдмунд и Амелия скучают по ней так же сильно, как и она по ним?
— Я хотела домой, — тихо сказала Кэтрин, глотая слезы.
— Но ты сказала, что убежала из дома. А сейчас что, решила вернуться?
— Я… я совершила ошибку, — уклончиво сказала она. — Все, чего я хочу, это снова встретиться с семьей.
— Если ты хотела вернуться в Англию, Кэтрин, тебе надо было просто сказать мне.
Кэтрин обернулась. Черт побери его невозмутимое лицо — ничего не поймешь.
— И ты бы разрешил мне уйти?
Его пальцы нежно коснулись девичьей щеки.
— Больше того, я бы сам тебя туда отвез. Кэтрин недоверчиво взглянула на странного цыгана.
— Почему? Ты заплатил за меня целое состояние.
— У меня есть свои соображения на этот счет. Если ты хочешь домой, я позабочусь о том, чтобы доставить тебя в целости и сохранности.
— Ты не врешь?
Он улыбнулся.
— Клянусь именем Сары-ля-Кали, небесной покровительницы цыган,
— Когда?
— Скоро.
Доминик наблюдал за лицом девушки: отчаяние сменилось неуверенностью, затем забрезжила надежда. Что-то дрогнуло у него в груди.
Он погладил огненно-рыжие густые волосы, мягкие, как шелк, и теснее прижал к себе девушку. Лунный свет падал на ее лицо, выхватывая нежный контур губ; тень от густых ресниц делала глаза драматически-таинственными, лицо, такое бледное и гладкое, было бы совершенным, если бы не синяк у виска — напоминание о схватке с Вацлавом.
Доминик стиснул зубы, не замечая, что все теснее прижимает к себе девушку. Полная грудь ее коснулась его руки, он вдыхал чистый и свежий запах ее волос…
Впереди показались повозки, шатры и потухшие кострища. Цыганский табор спал. Доминик натянул поводья.
— Дальше нам лучше идти пешком, если не хотим разбудить остальных.
Доминик легко соскочил с седла и, подхватив Кэтрин за талию, помог ей спрыгнуть на землю.
Они шли вдоль дороги, затем свернули в рощу, туда, где паслись цыганские кони. Доминик распряг серого жеребца, а затем подошел к Кэтрин. Он взял ее за руку, но не повел за собой, а остался стоять.
— Раз я обещал отвезти тебя домой, то, по-моему, могу рассчитывать на твою благодарность.
Кэтрин сжалась.
— И в чем она должна выражаться?
— Моя цена невелика — всего лишь поцелуй.
Зеленые глаза недоверчиво смотрели на него.
— Всего лишь поцелуй, — повторил он. — Это ведь не так уж много?
— Если твое обещание чего-то стоит, то поцелуй и правда не большая плата, — сказала Кэтрин и чмокнула его в щеку.
Доминик не мог сдержать улыбки.
— Это не совсем то, что я имел в виду.
Как она может быть такой пылкой и в то же время казаться столь невинной? Хотя, возможно, в некотором смысле так оно и было. Она ведь не старается его соблазнить. А вот он ее как раз и старается.
— Тот поцелуй, о котором говорил я, требует чуть больше усилий, — сказала он. — Закрой глаза.
Кэтрин смотрела на него и готова была сказать «нет».
— Ты ведь хочешь попасть домой?
Кэтрин глубоко вздохнула и закрыла глаза. Доминик с восхищением смотрел на нее, облитую лунным светом, бледную и прекрасную, словно мраморную, но живую, живую… Ладонями обхватив ее лицо, он приблизил губы к се рту, коснувшись губ ее сперва нежно, потом все смелее. Глаза Кэтрин широко раскрылись. Она попыталась оттолкнуть его от себя, но он только усилил штурм. Когда она приоткрыла рот, чтобы возмутиться, язык его проник вглубь, коснувшись теплого нёба. Вкус ее рта был столь же восхитительным, как и запах волос и тела. Доминик мечтал сейчас только об одном — узнать на вкус ее всю.
Кэтрин старалась высвободиться, но что-то в ней самой, казалось, боролось с ее собственной волей. С самой первой встречи она подпала под обаяние этого смуглого черноглазого мужчины. То, что он догнал ее, только усилило его привлекательность. Она должна была ненавидеть его, но не могла. И сейчас, ощущая вкус его губ, его языка, она боролась с собой, чтобы не вернуть поцелуй.
Кэтрин казалось, что сердце ее сейчас выскочит из груди. Она не могла думать ясно, кажется, даже забыла, что надо дышать. Доминик сжал ее руки, прижал к своей груди, обнял крепко-крепко. Кэтрин почувствовала силу его мускулов, язык его показался ей шелковым, руки — нежными, как бархат, и одновременно жгущими, как огонь. Но жар его рук, его тела, прижатых к ее ногам мощных бедер не обжигал, а ласкал, заставлял ее всю трепетать.
Кэтрин застонала. Боже, так не должно быть, нет, не должно! Но доселе неведомая Кэтрин часть ее существа хотела его, хотела того, что должно было вот-вот произойти.
Руки ее обвили его шею, вначале осторожно, потом крепче, смелее. Сквозь туман, затопивший ее мозг, она все же различала его руки, сжимающие сквозь тонкую ткань блузки ее грудь, ласкающие ягодицы.
Но едва почувствовав его восставшую плоть, Кэтрин протрезвела, словно на нее вылили ведро ледяной воды. Она отскочила от Доминика; в глазах ее были возмущение и гнев. Размахнувшись, она ударила его по щеке.
Доминик ошеломленно отступил.
— Как смеете вы позволять себе подобные вольности?!
Так могла сказать графиня Арундейл, леди благородного происхождения и прекрасного воспитания, женщина с чувством собственного достоинства, которая, разумеется, ни за что не позволит какому-то цыгану целовать ее.
Доминик, прищурившись, смотрел на нее, потирая рукой горящую щеку.
— Я мог бы тебя за это побить, — заметил он, но в голосе его не было гнева — одно лишь разочарование. — И был бы совершенно прав.
— Так почему бы тебе не поступить в соответствии со своими желаниями, если только так ты можешь почувствовать себя настоящим мужчиной?