— Еще один? А кто же первый?
— Я, конечно, кто же еще?
«М-да, скромности ему не занимать», — подумала Кэтрин. Ну, хорошо, пусть сегодня он будет ее другом, а завтра посмотрим.
Доминик принес Кэтрин кружку с хмельным напитком с приятным анисовым запахом. Пастис — называют его деревенские жители южной Франции. Кэтрин с удовольствием глотнула обжигающей жидкости.
— Говорят, хорошая брага получается из воды и цыганских скрипок, — весело заметил Доминик, глядя на покачивающуюся в такт музыке Кэтрин.
Один из музыкантов играл па скрипке, а другой на цимбаломе, инструменте, напоминающем маленькое пианино без крышки, и видно было, как маленькие молоточки ударяют по струнам.
Рука Доминика легла ей на талию, но пастис притупил бдительность, и близость Доминика больше не казалась такой пугающей. К тому же музыка была просто волшебной, и Кэтрин против своей поли начала пританцовывать. Один танец сменял другой, ноги девушки уже отбивали ритм, ладони хлопали в такт, глаза сверкали.
Не замечая того, что делает, Кэтрин приподняла тяжелые волосы и уронила их на плечи. Не сразу заметила она, что Доминик смотрит на нее блестящими влажными глазами. Он отпустил ее и, не отрывая от нее взгляда, отошел в круг, к танцующим цыганам. Друзья обступили его, стали бить по плечам, называя пралом, братом, но он, казалось, не замечал их.
Закинув за голову руки, он стал притопывать в такт музыке. Его глаза, черные и блестящие, ни на миг не отпускали ее. Во взгляде этом, казалось, хранится память о каждом их касании, о каждом поцелуе, и, словно эхо в горах, тепло его взора, отражаясь в зеленой глубине глаз Кэтрин, усиливалось, готовое спалить ее дотла. Он то шел вперед, то отступал, то отвергая, то маня.
Когда он протянул ей руку, Кэтрин была уже готова идти к нему, но помешала Яна. Цыганка, выставив вперед полные груди, засмеялась, глядя в лицо Доминику, повела плечами. И Кэтрин узнала, что такое ревность. Сжав кулаки, она повернулась, чтобы уйти, но не успела сделать и двух шагов, как Доминик обнял ее.
— Пошли, — сказал он тихо, — я с тобой хотел танцевать.
— Но я не умею…
— Доверься своему телу, — шептал он, ведя ее в круг.
А как же Яна? Кэтрин искала цыганку глазами. Как только Доминик втолкнул ее в круг, она заметила Яну.
Та стояла рядом с Вацлавом, и в глазах ее пылала такая ненависть, что, наверное, она могла бы испепелить Кэтрин взглядом. Доминик, словно не замечая бывшей возлюбленной, шел на Кэтрин в медленном чувственном танце, откинув назад голову.
Кэтрин взглянула на Яну. Та ехидно улыбалась, предвкушала, видимо, позор гаджио — она и танцевать-то не умеет, И Кэтрин назло сопернице, подхватив юбки, пошла в круг. Пусть она не училась их танцам, но она наблюдала за танцующими весь вечер, и сейчас, закрыв глаза, заставила себе выкинуть все из головы и слушать ритм музыки. Тело ее подчинилось страстному призыву скрипки. Кэтрин подняла руки, тряхнула головой. Зазвенели монетки в волосах. Кэтрин начала двигаться так, как двигался Доминик. Она, как он, покачивалась, как он, притопывала, как он, хлопала в ладоши. Минута, другая — и люди вокруг стали лишь пестрой стеной, водоворотом ярких красок. Все ее внимание приковывал мужчина напротив. Танцевал он превосходно. Двигался легко, грациозно. Казалось, будто не скрипка играет, а его тело смеется, стонет — звучит. Он взлетал и опускался на землю, приближался к Кэтрин и отдалялся от нее. Вот он оказался рядом, совсем рядом. Доминик подхватил ее на руки. И Кэтрин полетела. Все закружилось: земля, небо, деревья, люди, — и исчезло. Катрин видела только Доминика, его одного. Она танцевала в каком-то странном забытьи. Кроме Доминика, музыки и огня, не было никого и ничего. Руки ее сами пробегали по груди, касались шеи в старом, как мир, приглашающем жесте. Она едва сознавала, что делает.
Кэтрин понятия не имела, сколько продолжался танец. Казалось, всего мгновение кружились они в объятиях друг друга — и вдруг все кончилось. Тут же Доминик подхватил ее на руки и понес к своему костру. Когда они оказались около вардо Доминика, он опустил ее на землю.
Прижатая к нему Кэтрин чувствовала его возбуждение, его твердую, вжимавшуюся в ее тело плоть.
— Я хочу тебя, — сказал он, и глаза его горели. — Я не видел ни одной, которая бы танцевала так, как ты, и не хотел еще ни одну, как хочу тебя.
Он поцеловал ее, и тело ее охватила странная легкость. Его поцелуй был смелый, жесткий и требовательный, поцелуй — продолжение той лихорадки, что владела ими в танце. Кэтрин застонала. Доминик накрыл ладонью ее грудь, лаская сквозь ткань сосок. Язык его проник в глубь ее рта, заполнил его собой.
Она хотела обнять его, коснуться его мускулистой груди, отдаться его ласкам. Она хотела прижаться к нему сильно-сильно, слиться с ним, чтобы между ними никто и ничто не стояло.
Но она отстранилась.
— В чем дело? — спросил он хриплым шепотом.
Кэтрин прерывисто дышала.
— Неужели твое слово ничего не значит?
— Что? О чем ты говоришь?
Доминик коснулся рукой головы, словно стараясь прийти в себя.
— Пойдем в вардо? Ты боишься, что нас кто-то увидит?
Он протянул к ней руки, но она увернулась.
— Я говорила тебе, что этого не будет. Ты думаешь, я дура? Ты думаешь, я не понимаю, к чему это приведет?
Глаза Доминика по-прежнему блестели, но выражение их изменилось.
— К постели, Катрина. Туда, где мы оба хотим оказаться.
— Ошибаешься, Доминик. Может, ты этого и хочешь, а я — нет.
— Не притворяйся. Ты хочешь этого так же сильно, как и я.
Господи, как же он прав!
— Нисколько не хочу.
Кэтрин отвернулась, и взгляд ее упал на плеть, висящую на стене вагончика. Сняв ее с гвоздя, Катрин протянула ее Доминику.
— Ты сказал, что если мы ляжем вместе, то это произойдет не под угрозой порки. Так вот, ты можешь только заставить меня. Если ты этого добиваешься — сделай это сейчас.
Доминик стиснул зубы, и лицо его сразу стало жестким. Он пристально посмотрел на девушку, потом взял плетку из ее рук. Кэтрин вспоминала его поцелуи, вспоминала, что чувствовала при этом. Представила, как должно быть приятно ласкать его, чувствовать его ласковые руки. Она взглянула на плеть. В этот момент она готова была взмолиться, чтобы он ударил ее, заставил ее сделать то, что, как знали они оба, она хотела больше всего на свете.
Доминик отбросил плеть.
— Похоже, любовь моя, я еще больший дурак, чем ты.
И, бросив на нее последний взгляд, он ушел в ночь.
Кэтрин смотрела ему вслед. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не побежать за ним, не упасть в его объятия и не попросить снова ее целовать.
С трудом заставила она себя отвести взгляд. Слезы навернулись на глаза. Когда она в последний раз позволяла себе плакать? Еще никогда ей так не хотелось разреветься, еще никогда она не чувствовала себя такой несчастной. Но она не могла разрешить себе подобную слабость. Никогда больше.
Кэтрин, покачиваясь, поднялась по лесенке. Завтра они пойдут на ярмарку в деревню. Может быть, там ей удастся найти путь к спасению.
Доминик работал с угрюмым ожесточением, чтобы немного остудить свою ярость. Он был очень близок к тому, чтобы ногой распахнуть дверь своего вардо, схватить Кэтрин и всей силой вонзиться в ее маленькое тело. Ни на минуту он не сомневался, что ей это будет чертовски приятно. Но… Ни разу в жизни он не брал женщину силой и не собирался делать это сейчас.
Похлопав по морде молодую кобылу, он достал припаренный сахар.
— Завтра, — проговорил он, лаская животное, — если хорошо будешь себя вести, получишь еще.
Кого другого он, может, и продаст, да только не Сумаджи. Уж очень она была хороша. Вместе с ее дружком, большим серым жеребцом Реем, они пополнят его английский табун.
— Ну почему Катрин не может хоть отчасти стать такой же ласковой и покорной? — спросил он, думая об упрямой маленькой чертовке, оставшейся в таборе. Даже сейчас тело его не желало успокоиться без нее; боль, видно, придется терпеть не один час. Он буквально чувствовал в руке тяжесть ее грудей.