Цыганский роман
Памяти родителей — Ольги Притулы и Наума Тихвинского
СВЕТ НА ГОРЕ
Volk — народ; нация; люди; солдаты; стадо; стая.
I
Трижды я влезал в вагон и столько же раз выбирался обратно. Я был не один — бабушка и тетя не могли даже приблизиться к поезду, пробиться сквозь толпу. Когда эвакуация еще только начиналась, бабушка предложила остаться: куда двигаться с семьей, состоящей из одних женщин? Нас было четверо: мама, бабушка — мать моего отца, ее дочь тетя Галя и я, мальчишка. Бабушка даже пыталась завести разговор о том, что немцы, в конце концов, культурная нация и люди с образованием им, конечно, понадобятся. Бабушка кончала до революции Бестужевские Высшие женские курсы — это считалось редким образованием, и после революции бабушка даже управляла гимназией, затем многие годы служила рядовой учительницей в школе № 13 Краснозаводского района. Она думала, не откроют ли немцы снова гимназии? Гимназией бабушка управляла всего несколько месяцев, когда владелица сбежала от революции, и вот через много лет, когда все кинулись на вокзалы, чтобы эвакуироваться, бабушка снова завела разговор о своей гимназии.
Тогда мама тихо, но категорически заявила, что бабушка предательница, и старуха стала покорно заворачивать семейные фотографии в свои платья. Предательницей бабушка, конечно, не была, просто, как многие, она считала, что немцы тоже люди, а всех нас не перебить, осталась же в живых она сама после первой мировой войны. Но когда толпы повалили на вокзал, мы тоже поехали. И вот с мешочком и саквояжем, оставшимся от времен, когда бабушка была почти хозяйкой гимназии, она остановилась перед товарным поездом, поданным для эвакуирующихся.
Низкой платформы, с которой люди лезли вверх, в вагоны, не было видно. Казалось, на каждом кремне и гальке, которые когда-то весело блестели в расплавленном асфальте, теснилось по человеку. Пыльные, клопиного цвета товарные вагоны стонали под напором толпы и пугливо вздрагивали, когда в них забрасывали очередной чемодан или мешок. Вслед за вещами лезли их хозяева: то, что в вагоне находилось их добро, значило больше, чем посадочные талоны. Некоторые умудрялись забрасывать с платформы в вагоны веревку или платок: концы ловили родственники, которые уже были в вагоне, и помогали им забраться наверх. Иные, попадая в вагон, тут же норовили закрыть дверь — внутри все уже было забито до отказа. И когда дверь ползла, отрезая последние надежды остающихся, толпа ревела особенно отчаянно: кто-то ехал, а они оставались! Если бы все остались, тогда другое дело…
Я проскользнул сквозь толпу, с неимоверными усилиями подтянулся на руках и припал щекой к грязному полу вагона. Теперь главное — не дать стащить себя вниз. Свалят — растопчут. Хватая кого-то за ноги, цепляясь за мешки, я влез в вагон и распластался на нарах. Нары были старые, серые, а над головой белел второй ярус из свежих досок: людей в таких количествах наши дороги еще не перевозили. Я полз и все боялся вогнать в спину занозу. У высокого окна я выпрямился и выглянул наружу. Отсюда было видно, как пенилась толпа, из-под вагона выныривали сгорбленные спины — это были незаконные пассажиры, хотя где там было разбираться, кто с талонами, а кто с локтями! Моя бабушка с зажатым в кулачке посадочным талоном не могла даже приблизиться к вагону. Она робкими маленькими шажками подходила к толпе, натыкалась на стену из людских спин и отступала. Вместе с ней отходила назад и тетя Галя.
Тетя окончила медицинский институт у знаменитого профессора Дворянинова, и все говорили, что ей повезло, не случайно же она так быстро выдвинулась у себя в районе. Ученики Дворянинова были на особом счету, да и сам он, будучи главврачом областной клиники, опекал своих выпускников. Профессор часто разъезжал по «земским», как он но старинке называл, районным больницам, помогал советом, делал сложные операции, «выбивал» средства, аппаратуру, медикаменты и штатные единицы. Его любили в нашем городе: тысячи детей появились на свет в его больнице, великое множество людей он лично оперировал, вылечил. Тетя была способной ученицей, в своем районе пользовалась большим авторитетом, принимала роды, но собственных детей не нажила, замуж не вышла. Может быть, потому, что слепо следовала принципам своего профессора — врачевать денно и нощно, хотя сам профессор успел все-таки завести жену и дочь. Ученики старались не только подражать Дворянииову, но и стать лучше его: время было другое, не то тяжелое и страшное, в которое выбивался профессор, и они считали, что должны пойти дальше его. В популярной песне совершенно справедливо утверждалось: «за столом никто у нас не лишний», но счастливую личную жизнь нельзя было получить по предъявлению песни или по карточкам. В тот день на переполненном перроне вокзала мы оказались без мужчины. Но ни у кого из нас не было ощущения, что мы несчастливы, просто нам, такой семьей, трудно было уезжать.