— Ну хорошо, а какие ж «случаи» были?
— А вот Мишка Ткачев как-то, пьяный, надсмеяться решил. Спустился к дому с товарищем — не с Никитовки, не нашим, — сели у заводи и стали вино пить. Храбрость проявляли. А бутылку недопитую Мишка в воду бросил, из озорства: на тебе, говорит, Художник, чтоб скучно не было. Бутылка утонула.
— Ну и?..
— На тот раз все. А назавтра спускался он под вечер к реке, и явилось ему что-то темное, с глазами. Пьяный сильно был, говорит, не разглядел. Он бросился бежать, да ногу и сломал. Вот так. А еще через месяц у него сарай загорелся. Едва потушили.
Я уже соскучился слушать эту трогательную чушь и все собирался перевести разговор на то, как же мне все-таки ночевать, и тут пришла мне в голову мысль.
— Григорий, — говорю, — а сейчас кто в доме живет?
— Никто не живет. Числится дом за этой бабой, но она, после смерти хозяина, здесь бывала всего раза два-три. Приедет, побудет день, а к вечеру уезжает. Вот уже почти год не появлялась…
— И баба еще в этой истории?
— Художникова баба. Не жена, а… баба. Как дом выстроили, так она появилась. Жила с ним. Хорошо, наверное, жили, раз он на нее дом записал. Но, как он утонул, все вещи распродала и сама уехала.
— Довольно, — говорю, — теперь я все знаю. Странные у вас художники. А дом что, заколочен?
— Зачем — заколочен? Ключи в почтовом ящике, она их туда всегда ложила. Кто ж их возьмет?
— Ах, даже ключи есть? Ну, тогда все прекрасно…
— Николай Иваныч, вы что, зайти туда хотите? Ради Бога…
Когда я заявил ему, что хочу не просто зайти, но, если уж мне все понравится, и обосноваться там, Григорий чуть не силой пытался удержать меня от гибельного, по его мнению, шага. Он еще раз привел в доказательство своей правоты те же доводы, что уже приводил, добавил еще некоторые, не менее смехотворные. Я не обращал на них никакого внимания: лучшего места для ночлега, по трезвой оценке никитовской обстановки, было не найти, да и хотелось мне рассмотреть поближе столь заинтересовавший меня еще по приезде дом. В конце концов я настоял на своем. Мы вернулись в дом Григория и он скорбно выдал мне два одеяла и старое пальто для ночевки, я взял на случай холода одну водку, и мы отправились к дому Художника. Григорий — то ли заразившись моей уверенностью в благополучном исходе, то ли от отчаянья — отважился проводить меня до самой двери. Дорогой он вздыхал так ожесточенно, что я несколько раз едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Мы простились на веранде, договорившись, что Григорий разбудит меня завтра утром, а я в благодарность за это постараюсь оказаться к утру целым и невредимым.
— Если что — кричите погромче, — посоветовал он на прощанье. — Хотя… — и, безнадежно махнув рукой, замолк, наблюдая, как я вставляю ключ в замочную скважину.
…Первая ночь в доме Художника прошла нормально. Вот только под утро я порядком продрог и проснулся еще до того, как услышал свист Григория. Спутник мой дожидался меня на довольно безопасном расстоянии от дома, и, как мне показалось, был даже разочарован тем, что видит меня в добром здравии.
…Когда я, плотно заправившись свежей ухой, опять отправился ночевать в дом Художника, я вышел еще засветло, желая получше рассмотреть место своего обитания. Надо сказать, дом больше понравился мне своими возможностями, чем насущным состоянием. Задуман и выполнен он был очень неплохо; на хорошем фундаменте, с длинной и широкой верандой (дорожка от подножья горки до веранды была вымощена камнем), с чудными сенями, служившими, видимо, еще и кухней, светлый, со множеством окон, — и все же не слишком уютный. Комнаты были слишком велики; быть может, обставленный соответствующим образом, дом смотрелся бы настоящим дворцом, однако сейчас он был почти пуст. Подруга Художника действительно вывезла оттуда все, что было возможно. Только какая-то рухлядь пылилась посреди большой комнаты, да в той, что поменьше, стояли друг против друга у стен два дивана, и с валиков почему-то была начисто ободрана ткань. Да, кстати. Один из диванов был обтянут той самой «чертовой кожей», которую вы, Костя, сегодня поминали.
На него я и улегся. Отсюда удобно было смотреть в окно моей комнаты (я наименовал ее спальней), а повернувшись на левый бок, созерцать кучку хлама и крайнее окно большой комнаты (эту я с полным на то основанием посчитал мастерской).
Должен сказать, что дух оставленности почти не веял в доме: комнаты выглядели так, как будто в них какое-то время не убирались, не более того. Ни затхлости, ни опрелости на стенах после недавней зимы; воздух даже не казался сырым. Для дома, стоящего у самой воды, это много. О близости реки здесь ничего не напоминало.