Злость переполняла меня. Я расхаживал, прихрамывая, по комнате и морщился от мурашек, колющих отсиженную ногу. В глазах моих, видимо, полыхали молнии, не хуже тех, которые все еще не унимались за окном. В раздражении неоднократно я помянул уже не лучшими словами ни в чем не повинного Николая Ивановича, да и себя тоже. Дернуло же меня согласиться ночевать здесь. Нет, чтоб отговориться как-нибудь, поводов достаточно. Хотя кто ж знал, что я сойду с ума именно в этой квартире?
Такими размышлениями я уже почти остудил свою злость. И тогда опять постучали в дверь. Не веря своим ушам, я что есть силы ущипнул себя за ногу. Стало больно. Значит, все же не сплю…
Стук повторился, все тот же: требовательный и сухой. Злость опять прошла по мне ледяной волной. Я поднял с полу забытый в комнате совок и решительно направился к двери.
За дверью стоял Николай Иванович. С мокрой шляпы и плаща обильно капала вода.
— Привет, — сказал он, входя в дом и подавая мне холодную мокрую руку. — Не слишком ли я задержался?..
Мы прошли в комнату. Я потянулся к выключателю, но Николай Иванович остановил меня:
— Зачем? Не зажигайте. Второй час уже, поздно. Да и устал я с дороги…
— Однако вы продрогли. Поставить чай? Или, может, водки?
— Лучше водки.
Николай Иванович пил водку и помалкивал, а я жаловался ему. Рассказывал я долго, ничего не упуская и, кончив, спросил Николая Ивановича, похож ли я на сумасшедшего. Он помолчал еще немного, а потом сказал:
— Нет, Костя, не похожи. Думаю, настоящий сумасшедший здесь я. А если уж не сумасшедший, то несомненно, старый осел. Не надо было забивать вам голову своей историей, да еще перед тем, как оставить одного на две ночи… Нет, я несомненно осел.
— Я думал над вашей историей. Но путного ничего не придумал. Хотя после таких ночей многое можно допустить. Но все ж очень уж она странная. Николай Иванович, скажите честно: с вами вправду было что-то подобное или вы действительно тогда заболели… То есть я хочу спросить: насколько реально то, что вы мне рассказали.
— Видите ли… Насколько она реальна, судить не берусь. Хотя вы, должно быть, согласитесь, на свете порой происходят очень странные вещи. Так что не знаю даже, что вам сказать. А по поводу того, что я заболел, никаких сомнений нет. Я простудился еще по дороге в Никитовку, в электричке. Весна только-только начиналась, еще «небо холодом дышало». Не «холодом» у поэта, а «осенью», но это неважно. Важно, что было весьма прохладно, а в нашем вагоне кто-то, — видимо, в более теплые времена — высадил окно. Так что приехал я в Никитовку уже больной, а потом, в истопленном доме, заболел окончательно и серьезно. Бредил ночью, что тоже несомненно. Тем более обстановка к этому располагала: один в огромном доме, да еще и легендарном…
— Да, а легенда?
— А что легенда? Я вам ее всю рассказал, так как слышал. Думаю, мне выпала сомнительная честь внести в нее свой вклад, и теперь следующему туристу будут рассказывать еще и обо мне. Как я бился в одиночку со всей окрестной нечистью. Как боролся с духом Художника в заводи… Кстати, v этих милых людей есть еще одно поверье: в ночь своей гибели Художник якобы выходит из заводи и бродит дозором вокруг дома. Кто-то его даже встречал, хотя, вы сами понимаете цену этой байки. Но никитовцы честно верят в нее и в эту ночь запираются наглухо и не высовывают из дому носа… Забавный обычай…