- А как насчет Зеленого Пана? - спросил Джейк. - Без привлечения шанхайской триады на нашу сторону мы далеко не уедем.
- Это верно, - согласился Чжилинь. - Преподобный Чен в союзе с Эндрю Сойером контролируют золотой ручеек, впадающий в Макао.
Чжилинь повернулся к сыну и посмотрел ему в глаза. На какое-то мгновение годы, состарившие его тело, куда-то исчезли, и Джейк увидел отца таким, каким он был в молодости.
- Три осколка фу уже у тебя, сын. Четвертый - у Эндрю Сойера.
- Сойер? Ну и дела!
На одном из холмов, окаймляющих бухту Шек-0, стоял небольшой буддийский храм. Уже вечерело, когда двое людей вошли под его своды, сразу же окунувшись в его прохладную, пропахшую благовонными курениями полутьму.
Чжилинь молился, а Джейк, стоя рядом, размышляя о более мирских, но не менее важных, вещах. Он все еще привыкал к мысли, что теперь у него есть отец, человек одной с ним крови. Его даже порой дрожь пробирала от этой мысли. Он полагал, что это от радости.
Потом они долго сидели под стрехой крыши храма, сделанной из раскрашенного бамбука и разговаривая.
- Йуань-хуань не может функционировать, - сказал Чжилинь, - если кто-то не сидит в самом его сердце, координируя и направляя деятельность всех его звеньев.
Закатное солнце золотило гладь Южно-Китайского моря. Обложившие горизонт облака стали еще живописнее в его лучах.
- Этот из всех тай-пэней тай-пэнь должен контролировать весь Гонконг, а со временем - и весь Китай. Потому что Гонконг - это внешняя торговля, а без нее современное государство существовать не может.
- У тебя есть я, отец. Чжилинь покачал головой.
- Слишком часто в твою жизнь вмешивались разные силы, причем без твоего согласия. Тебе это еще не надоело?
- У меня есть для этого все данные, - заметил Джейк, не сочтя, очевидно, это возражение достаточно веским.
Чжилинь немного подумал, взвешивая все за и против.
- Во всем мире нет человека с лучшими, чем у тебя, данными для того, чтобы стать центром йуань-хуаня. Я это планировал с самого начала. Ты - в Гонконге, а Ничирен - в Японии. Два полюса круга.
- Тогда решено.
- Нет. Ничего не решено. Ты не знаешь, на что себя обрекаешь. Идеология страшная штука. Вот возьми, к примеру, Китай. Много лет мы пользовались марксистскими доктринами, чтобы добиться в стране хотя бы видимости закона и порядка и, главное, отмежеваться от гвай-ло, угрожающих сожрать нас с потрохами. Коммунизм был средством для достижения целей, которые нельзя не считать благородными. И вот теперь, когда мы достигли этих целей, пора бы начинать отмежевываться от этих доктрин. Но не тут-то было! Коммунизм еще сильнее обострил наше феодальное мышление. В Пекине есть огромное количество людей, вцепившихся в отжившие понятия мертвой хваткой... Но немало там также и сторонников рыночной экономики. Гонконг и Тайвань - это кузницы рыночной экономики, через которую граждане нашей великой страны могут достичь подлинной свободы - экономической. И не только пекинские маоисты стоят поперек дороги. Кремлевским стратегам это тоже как кость в горле. Им ни к чему наша подлинная независимость. Вот какое наследие получит тай-пэнь из тай-пэней. Захочешь ли ты принять его?
- Отец, когда я был в Вашингтоне в последний раз, я обнаружил в себе кое-что, существовавшее там и прежде, но не обращавшее на себя моего внимания. Я, оказывается, могу быть хозяином своей собственной жизни.
Чжилинь с сомнением посмотрел на него.
- И ты по-прежнему так считаешь? Даже после того, как узнал, что даже Фо Саан, и тот был членом йуань-хуаня?
- Да. Даже после этого. Фо Саан обучил меня приемам, но сила и ловкость у меня - от природы. И он не мог, да и не пытался учить меня тому, что меня не интересовало. Вот и сейчас моя жизнь такова, какой я ее сам делаю. Когда я говорю, что что-то решено, я говорю это вполне серьезно.
- Значит, ты выбираешь такую жизнь потому, что ты этого хочешь?
- Конечно.
Чжилинь смотрел на заходящее солнце. Он не переставал поражаться тому, насколько сильно отличается жизнь здесь от того, к чему он привык дома. Ему постоянно приходилось себе напоминать, что Гонконг - это тоже Китай. Странно, - думал он, - даже солнце здесь какое-то другое. Пройдет немало времени, прежде чем я привыкну к этому миру. Так думал он, хотя и понимая отлично, что не будет у него слишком много времени для акклиматизации. Но когда он уйдет, останется Джейк. Он сам поразился, насколько важной показалась ему эта, в сущности, тривиальная мысль. Наконец он кивнул.
- Быть по сему. Я уже разговаривал с Эндрю Сойером. Он многим мне обязан. Если бы не я, не быть бы ему тай-пэнем. И он верный человек. Поэтому я и дал ему последний осколок фу. Имей это в виду. Так вот, этот Сойер сообщил мне во время нашего последнего разговора важную информацию, которую я теперь передаю тебе. Сэр Джон Блустоун - резидент КГБ на Юго-Восточном направлении, а много лет работавший у Сойера Питер Ынг был его агентом. Я говорю о нем в прошедшем времени, потому что с ним уже разобрались. Но Блустоун - это птица более высокого полета. Когда будешь разговаривать с Сойером, намекни, что было бы неплохо оставить дела как есть. Блустоун напрямую связан с Даниэлой Воркутой, и, я полагаю, эту связь было бы грешно обрывать.
- Я с тобой полностью согласен.
- Хорошо. Далее. Я так и не понял, откуда Химера узнал про фу. Он не мог получить эту информацию ни по какому из известных мне каналов. Кто-то из очень близких нам людей - его агент. Агент, о ком мы ничего не знаем, кроме того, что он работает под самым нашим носом.
- Я его найду.
До чего же странно устроен мир, - подумал Джейк. Целую вечность он считал, что один-одинешенек в этом мире. И вот теперь всеблагое провидение вернуло ему отца. А с ним - целую кучу дядей, племянников, племянниц... Он чувствовал себя как человек, который, после того, как долгие годы бродил по бесплодной пустыне, наткнулся на копи царя Соломона. Его богатство ошеломило его самого.
Чжилинь закрыл глаза. Он чувствовал на своем лице лучи заходящего солнца. Но тепло от сидевшего с ним рядом сына радовало его больше. Даже не просто тепло, а целый поток энергии вливался в его старческое тело через руку сына, которую он держал в своей. И столь велика была радость от этого ощущения, что ему приходилось сдерживать себя, давая ситуации более скромную оценку. Пока, мол, все идет нормально.