— Совсем наоборот, — ответил Чжилинь. — Или, как говорят греки, антитеза.
— Вас в детстве никто не называл мальчиком наоборот, Ши Чжилинь? — иронично осведомился премьер, заложив руки за спину. — Вы сами воплощенная антитеза... Но я должен сознаться, что порой завидую вам: вы можете отключиться от нашей суеты и достичь — как это называется? — полной гармонии с миром через свою медитацию в храме Вофози.
— Далеко не полной, — покачал головою Чжилинь. — Какую гармонию может ощущать человек, лишенный своих детей?
— И что же делать?
— Я должен ехать в Гонконг.
Наступила тишина. Только дождь-анархист исполнял свое сумбурное соло на ударнике, используя для этого окна Зала Высшей Гармонии.
— Вы планировали это с самого начала?
Чжилинь грустно улыбнулся.
— Некоторые вещи, товарищ премьер, даже я не могу планировать.
— Значит, надо ехать. А что дальше? — спросил премьер. — Ведь и там это не кончится.
— Кончится, если это будет угодно Будде.
Они стояли, окутанные туманом веков. В Китае прошлое каким-то странным образом умеет оставаться вечно живым. И всегда такое ощущение, что оно касается вас своей призрачной рукой.
— А если не будет угодно?
— Тогда я не вернусь в Пекин, — ответил Чжилинь.
Духи предков, казалось, говорили с ними нестройным хором.
— Как же мы будем обходиться без вас? — спросил премьер.
Его вопрос прозвучал странно, приглушенный то ли туманом, то ли голосами духов.
— Ветер будет по-прежнему скатываться с горных хребтов, и Желтая Река не остановится в своем течении.
—Нам будет без вас неуютно, как ребенку без твердой руки воспитателя. Мы ведь все еще дети, несмотря на то, что считаем себя единственной подлинно цивилизованной нацией. А, может быть, потому мы и считаем себя таковой, что является детьми.
— Не кажется ли вам, что мы порой бывали слишком кровожадными, отстаивая свою цивилизацию?
— Мы всегда были убеждены, что это способствует всеобщему благу.
— Мне кажется, — сказал Чжилинь, — что это самый суровый приговор нашей политической системе, который мне доводилось слышать.
— Возможно, — сказал премьер как-то отрешенно. — Возможно.
Чжилинь вдруг почувствовал себя страшно усталым, хотя еще и не трогался в путь.
— Все идет хорошо, — сказал он. — Наш главный враг в советском руководстве, Юрий Лантин, замолк навечно и уже никогда не возвысит против нас голос. И генерал Карпов, разработавший операцию «Лунный камень», тоже больше не представляет для нас опасности.
Премьер кивнул в подтверждение то ли слов Чжилиня, то ли своих собственных мыслей.
— Признаюсь, мне казались неубедительными ваши соображения насчет Даниэлы Воркуты. Но характер любого гвай-лопредставляется мне непостижимым. Как вам только удается их разгадывать? А она ведь еще и женщина, в придачу...
— Как учит Лао-Цзы, нет на свете людей, которых умный человек не может так или иначе использовать в своих интересах. Для этого он должен только знать, на что они способны и на что неспособны. Я долго изучал механику власти внутри советского общества и внутри их аппарата, известного как КГБ, пытаясь найти способы заставить их самих делать то, что мы не в силах сделать сами. И я не мог не обратить внимание на личность Даниэлы Воркуты. Ее уникальный ум в сочетании с обстоятельствами, способствующими ее продвижению по служебной лестнице, навели меня на мысль, что она именно тот человек, который нам нужен.
— Но все-таки я не могу понять, как вам удалось предугадать, что она уберет Карпова и Лантина. — Премьеру всегда с трудом давалось произношение иностранных имен. — Или вы все-таки приложили руку к их устранению? Так сказать, оборудовали место для заклания?
— С моей стороны помощь была минимальная, — ответил Чжилинь. — Я только увидел расстановку сил и подбросил Даниэле Воркуте нужную информацию, чтобы привести эти силы в действие. Мы должны возблагодарить Будду, что генерал Воркута действительно обладает той силой духа и тем всепоглощающим честолюбием, которые я усмотрел в ней. Она блестяще сыграла свою роль, это точно. Я только оборудовал сцену.
— Вот это я и называю «оборудовать место для заклания». Но вы сделали больше. Вы это оборудование сделали из ничего. Можно сказать, выковали победу из воздуха, окружающего нас...
— Я только делал то, что считал своим долгом, — мягко возразил Чжилинь, которому вдруг стало почему-то стыдно выслушивать похвалы в свой адрес после того, как он не уберег Чжан Хуа. — Возможно, скоро нам придется опасаться Даниэлы Воркуты еще в большей степени, чем мы опасались Карпова и Лантина, вместе взятых... Хотя мне удалось внушить ей, что путь к влиянию на нас лежит через Гонконг, но никому не дано предугадать, как власть может повлиять на душу человека. Остается себя утешать тем, что скоро у нас будет Камсанг. Пока его опасные секреты удается хранить в тайне. Но я думаю, что скоро нам придется дать возможность и нашим союзникам, и нашим врагам взглянуть хотя бы одним глазком на то, что мы создали в Камсанге. Однако, нельзя забывать уроков нашего кровавого прошлого. Нам нужен Камсанг не для того, чтобы его использовать, а только для того, чтоб он просто был.
Усталость никак не хотела отступать. Чжилинь вздохнул и закончил свою мысль:
— В этом отношении между Юрием Лантиным и У Айпином нет особой разницы. Они оба подталкивали нас к всемирному пожару. Первому хотелось, чтобы мы показали при этом свою неполноценность, второму — свое превосходство. Но мы с вами, товарищ премьер, знаем, что наш путь — другой. И он лежит через Гонконг. Другого пути у нас просто нет... А теперь, товарищ премьер, мне надо вас оставить и я должен с вами попрощаться.
Эти слова вывели премьера из задумчивости.
— Ах да! Простите! Ну что ж? Надо так надо! — Он взял Чжилиня за руку. — Но я надеюсь, что узнаю, как вы добрались?
Чжилинь посмотрел премьеру прямо в глаза.
— Или от меня, или от них.
— Вы уверены, что поступаете правильно?
В конце концов, премьер не выдержал и отвел глаза. Он почувствовал себя еще более маленьким, чем был на самом деле, под проницательным взглядом этого необыкновенного старика. Слова его отдались гулким эхо под сводами Зала Высшей Гармонии, хотя они предназначались только одному ему:
— Я полагаюсь на твою мудрость, Цзян.
Джейк и Блисс стояли, будто на посту, перед зданием фабрики, на которой делали игрушечных самураев. Стояли молча часа, наверное, два, и Блисс это скоро порядком надоело.
— Я даже но знаю, что мы здесь делаем, — сказала она.
Джейк ничего не ответил, продолжая внимательно смотреть на проходную. Распрощавшись с Верзилой Суном, он не поленился оглядеть здание снаружи. Будучи втиснутым среди других строений, оно не имело никаких других выходов, кроме того, по которому вывели Джейка. Задняя стена фабрики примыкала к глухой стене склада. Выше нее по улице было жилое здание с однокомнатными квартирами кукольных размеров.
— Джейк?
Три девушки вышли из проходной. Их волосы, неприкрытые нелепыми косынками, сверкали в свете уличных фонарей.
— Джейк, что с тобой?
— Почему ты не сказала мне, что Цунь Три Клятвы твой отец?
— Во-первых, потому, что ты об этом никогда не спрашивал. А во-вторых, он мне не родной отец. Принял меня в семью совсем маленькой. А своих настоящих родителей я не знаю. По словам Цуня Три Клятвы, моя мать родила меня в Бирме, на пути сюда из Китая.
Она повернулась к нему, но он по-прежнему смотрел в сторону. Она видела только его точеный профиль.
— А что, это так важно?
— Еще бы не важно, — откликнулся он, будто издалека, — раз Цунь Три Клятвы — дракон йуань-хуаня.
Блисс даже вздрогнула от такого заявления, и он впервые за эти два часа оторвал взгляд от выхода с фабрики и посмотрел на нее.
— Кто тебе это сказал? — спросила она.
— Верзила Сун.