Чжилинь распростер свои жилистые руки над столом с доской для игры в вэй ци.
—Вот о чем мы должны в первую очередь беспокоиться, Чжан Хуа. И до какой степени жалко выглядят все потуги У Айпина нагадить нам по сравнению с бронированным кулаком, которым постоянно грозит нам генерал Карпов!
— Мне бы вашу уверенность, товарищ министр!
«Ну что ж, бери мою уверенность и колоссальное давление, которое я постоянно ощущаю на себе, в придачу! — подумал Чжилинь. — Нет, мой друг, не думаю, что тебе было бы уютно на моем месте! Но чужое место всегда кажется более уютным, чем свое собственное. Такова человеческая природа!»
В глубине души Чжилинь сомневался, что обладает той уверенностью, которую ему приписывал его заместитель. Конечно, прежде ему удавалось отбивать атаки. Фактически, только он один из покрытых шрамами ветеранов и остался на политической сцене, потому что никогда не боялся вступить в бой с любым числом пусть даже самых хитрых оппонентов. Но У Айпин отличался от всех, с кем ему прежде приходилось сталкиваться, хотя бы уже потому, что он принадлежал к другому поколению бойцов. При одной мысли о том, что люди, подобные У Айпину, и есть те самые люди, которые определят будущее Китая, Чжилиня бросало в дрожь. До чего же непохож этот человек на подавляющее большинство молодых людей, с которыми ему приходилось контактировать! Взять хотя бы его собственную Школу Лесного Хозяйства или студентов соседнего университета...
Конечно, у него были причины бояться У Айпина. Пожалуй, во всем Пекине он был единственным человеком, который мог пустить под откос его Гонконговскую операцию. И дай ему малейший шанс, он это сделает.
Чжан Хуа взял белую раковину из мелкой миски, укрепленной сбоку стола, и поставил ее на пересечении в нижней части доски, дав возможность двигаться в двух направлениях одной из своих шашек, бывших под угрозой на соседнем пересечении.
— Чего тебе опасаться У Айпина, мой друг, — прокомментировал его ход Чжилинь, — если ты способен на такие четкие и отважные ходы?
— Это всего лишь вэй ци. -ответил Чжан Хуа. — Если мою шашку зажмут с четырех сторон, лишив «дыхания», я ее просто снимаю с доски. Но сам я жив по-прежнему.
«Вот в этом и заключается разница между нами, мой друг. — подумал про себя Чжилинь. — Ты не можешь переносить на жизнь стратегии, разрабатываемые тобой на доске. Твоя мысль не простирается дальше нее. И поэтому ты всего-навсего хороший игрок, а не Цзян».
Он взял черную шашку и уже собирался поставить ее на пересечение пятой и девятнадцатой линий, когда его шестое чувство уловило напряжение противника, и он понял, что Чжан Хуа тоже нацелился на это пересечение. И, хотя этот ход был ему выгоден (он мешал шести белым шашкам соединиться), он решил сыграть иначе.
Чжан Хуа мгновенно занял это пересечение, вздохнув с явным облегчением. — Но нам следует опасаться не столько генерала Карпова, — продолжил Чжилинь прерванную мысль, — сколько человека, который стоит за ним, — Юрия Лантина. Вот кто спит и видит, как подкосить Китай на международной арене! Устранив нас, русские сделали бы действительно значительный шаг к установлению своего господства над миром. Но наша атака на Лантина должна быть проведена по-умному. Мы должны выявить его уязвимое место и нанести свой удар, когда его внимание будет сосредоточено на чем-то другом.
Тут Чжилинь взял черную шашку и поставил ее на свободное пересечение седьмой и девятнадцатой линий, построив хо йань -«движущееся око» — и «перекрыв кислород» шести шашкам противника. Этого ему не удалось бы сделать, не займи Чжан Хуа пересечения пятой и девятнадцатой.
Такова жизнь, -думал Чжилинь. — Каждый день и каждый час несет с собой перемены, которые пугают большинство людей. Но именно в переменах заключается суть любой стратегии. Я научился пользоваться всем на свете. Атакой может быть даже отказ от хода, что я только что продемонстрировал.
Да, вэй ции жизнь неразделимы для тех, кто умеет это видеть. Кто достаточно смел, чтобы похитить у богов огонь. Как в свое время писал Лао-Цзы, Цзяна отличает экономичное использование человеческого материала. Для него нет никого, кому он не мог бы найти применения.
Джейк бежал вслед за тенями вниз по узкой, извивающейся улице. Он слышал крики волшебных птиц, доносящихся до него из таинственной тьмы. Эти крики превратились в голос матери, которая звала его на помощь. Он узнал хрипы, изменившие тембр ее голоса незадолго до смерти: на задней стенке гортани образовалась толстая пленка. Грязные разводы на ее потной шее. Талисман на груди, спрятанный в мешочек из мягкой замши. Его сила не спасла ее. Тени и свет играют на нем. Талисман почти прозрачен. Почти. Он цвета лаванды, как закатное небо. На его обратной стороне узор, напоминающий облака, на лицевой — лапы животного. Он холодный на ощупь.
Вслед за тенями вниз по улице, узкой и извивающейся. Она усыпана камнями и бумажными змейками. Они двигаются! Ползут и извиваются. Взмывают вверх, когда ветер подымается. Болтовня мартышек, прыгающих с ветки на ветку. Скалят свои мелкие зубы цвета слоновой кости, из которой делают фигурки мандаринов.
Болтовня сменяется смехом, легким и переливчатым. Силуэт девушки в жемчужно-сером просвете между тенями. Бежать за ней. Следовать за ней тенью на самый край земли, где волны разбиваются о подгнивший причал. Запах соли и фосфора. Рыбья чешуя. Потроха, высыхающие на солнце. Чайки кружатся. Кричат.
На палубе парома он теряет ее среди толпы. Тени сливаются с толпой и толкутся вместе с ней. Ощущение движения, толчков в спину и бока. Услышал ее смех и бросился в том направлении, расталкивая толпу. Опять мелькнула ее тень.
Сопротивление толпы постепенно ослабевает. Теперь он, можно сказать, продвигается вперед, хотя и медленно.
А вот и она стоит на носу парома, ее длинные волосы развеваются, губки приоткрыты, глаза сверкают. Нежная линия груди. Правая нога слегка выставлена вперед, с невинным кокетством демонстрируя стройную лодыжку и острый мысок на туфельке. Ее поза исполнена такой милой эротики, что он почувствовал сильное волнение.
И не только в паху, но и во всем теле. Желание захлестнуло его с головой. Член был как каменный и вздрагивал, когда в него вливались все новые и новые волны жизни.
Она стояла, непринужденно прислонившись спиной к поручню, слегка изогнув торс. Обнаженные загорелые руки. Груди. Глаза, манящие и обещающие.
Все это время он думал только о Марианне, и сейчас, приближаясь к ней, он чувствовал, что имя ее готово сорваться у него с языка.
Пульсирующая голубая жилка в трогательной впадинке на шее выдавала и ее волнение. Джейк притянул ее к себе, изнемогая от желания. Будто он всю жизнь стремился к ней, но никогда не обладал. Ее нежные губы, трепетный язык, извивающийся, ищущий...
Со стоном проваливаясь в бездну ее огня и нежности, он выкрикнул, наконец, ее имя:
— Блисс!
Сел в кровати, хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная из воды.
— Блисс!
— Успокойся, Джейк. Я здесь.
Он зажмурился, когда она вытирала ему пот с лица, так ловко держа полотенце, словно ей часто приходилось ухаживать за больными.
— Теперь это делать легче, — сказала она, словно прочитав его мысли. — Часть бинтов уже сняли.
Он наблюдал за ней сквозь полуприкрытые веки. Блисс была евразийкой. Среди иностранцев она могла бы сойти за чистокровную китаянку, но кое-какие мелочи в ее внешности выдавали человеку проницательному се смешанное наследие. Кто-то из ее предков — бабка или дед, сейчас он не мог вспомнить точно — был родом из Австрии. Серые крапинки в ее черных глазах, волевые очертания подбородка, форма ушей — все это следы ее европейских корней.
Длинные и густые волосы убраны с чистого лба и заплетены сзади в толстую черную косу. Чуть раскосые большие глаза, высокие скулы, полные, чувственные губы. Он вздрогнул, увидев, как похожи они на губы девушки из его сна. Ощущение вины хлестнуло его по лицу, как кнутом.