– Господин де Тревиль ожидает господина д’Артаньяна, – послышался вдруг зычный голос лакея.
Наступила тишина – как обычно в то время, когда дверь кабинета оставалась открытой, – и молодой гасконец торопливо пересек приемную, спеша войти к капитану мушкетеров.
Оказавшись в кабинете, он поклонился чуть ли не до самой земли и произнес довольно витиеватое приветствие, но де Тревиль, ответив довольно сухим кивком, прервал его на полуслове:
– Соблаговолите подождать минутку, любезный д’Артаньян, я должен покончить с предыдущим делом…
«Интересно, почему же вы в этом случае поторопились меня пригласить?» – подумал д’Артаньян то, что, конечно же, не осмелился бы произнести вслух.
Вежливо склонив голову, он встал в стороне от стола, краешком глаза наблюдая за стоявшим перед де Тревилем канцлером королевства – высоким худым мужчиной, чья одежда намекала как на его духовное, так и судейское прошлое.
– Итак, вы не собираетесь прикладывать печать? – вопросил де Тревиль, потрясая какими-то бумагами.
– Не собираюсь, – кратко ответил канцлер. – Простите, не собираюсь.
– Позвольте освежить вашу память, – суровым тоном начал де Тревиль. – Ее величество королева соблаговолила данными грамотами оказать мне некую милость. И ваша обязанность сводится лишь к тому, чтобы приложить печать…
– Именно этого я и не собираюсь делать, – спокойно сказал канцлер. – Господин де Тревиль, я далек от того, чтобы вмешиваться в военные дела, но во всем, что касается государственного управления, извольте уж считать более компетентным меня. Милость, вам оказанная, вызовет нешуточный ропот среди множества людей, чьи интересы эти грамоты затрагивают, и последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми. Стоит ли ради удовлетворения ваших прихотей вызывать смуту, которая…
Де Тревиль перебил его самым неприязненным тоном:
– Интересно, вам придает смелости то, что вы в милости у кардинала, или это упрямство присуще вам изначально?
«Я бы непременно оскорбился, – подумал д’Артаньян. – Такой тон даже для гасконца непозволителен, когда говоришь с канцлером королевства…»
Канцлер Сегье невозмутимо ответил:
– Смелости, дорогой де Тревиль, мне придает многолетний опыт государственного чиновника, привыкшего всегда просчитывать последствия тех или иных поступков, в особенности когда речь идет о милостях, выпрошенных из сущего каприза…
«А он не трус, хоть и похож на святошу, – одобрительно подумал д’Артаньян. – Неплохой ответ».
– Позволю вам напомнить, что этот «каприз» одобрен ее величеством, – сурово сказал де Тревиль.
– Милейший капитан, – проникновенно сказал канцлер, – королева еще так молода и не особенно искушена в делах государства. Для того и существуют опытные чиновники, чтобы думать о последствиях… Если вы соблаговолите несколько смягчить суть своих претензий…
– Смягчить? – саркастически усмехнулся де Тревиль. – Нет уж, предпочитаю поступить иначе. Что ж, не будем возвращаться к этому разговору…
И он с треском разорвал грамоты, небрежно швырнув обрывки на стол перед собой. Даже провинциалу вроде д’Артаньяна было ясно, что капитан мушкетеров, пожалуй, несколько занесся, говоря таким образом с первым чиновником короны.
– Вот видите, дело разрешилось само собой… – как ни в чем не бывало произнес канцлер. – Что ж, разрешите откланяться…
Он повернулся и величаво прошествовал к двери, вызвав молчаливое одобрение д’Артаньяна, признавшего в душе, что он, пожалуй, не смог бы на месте канцлера сохранить столь гордую невозмутимость…
Де Тревиль, сразу видно, кипел от сдерживаемой ярости. У д’Артаньяна возникли подозрения, что всемогущий капитан мушкетеров для того его и пригласил в кабинет, чтобы провинциал стал свидетелем того, как независимо держится де Тревиль даже в с высшими сановниками королевства. Однако, обманувшись в своих ожиданиях касаемо неведомых д’Артаньяну милостей или привилегий, де Тревиль впал в нешуточную злобу, что было видно невооруженным глазом…
Он все же попытался сделать над собой усилие, спросил почти любезно:
– Итак, вы – сын моего старого друга д’Артаньяна… Чем могу быть вам полезен? Говорите кратко, время у меня на исходе…
Д’Артаньян, следуя совету, сказал:
– Уезжая из Тарба в Париж, я рассчитывал просить у вас плащ мушкетера…
– И только-то? – поморщился де Тревиль, пребывая в самом дурном расположении духа. – Молодой человек, я не хочу быть резким, однако вынужден вам пояснить: по личному становлению его величества никого не зачисляют в мушкетеры, пока он не испытан в нескольких сражениях, или не совершил каких-то особо блестящих подвигов, либо, наконец, не потаскал пару лет мушкет в каком-то более скромном гвардейском полку или роте…