– Да, кажется…
– Смотрите, смотрите! – возбужденно зашептал Планше. – А эти господа, никак, плотник и зеленщик? Тот, что повыше, ну прямо-таки плотник, по имени, скажем, Николя, а тот, что бледнее, право слово, зеленщик со столь же плебейским имечком? Коли уж они так церемонно и вежливо раскланиваются с белошвейкой, они и сами, надо полагать, из столь же неблагородного сословия…
– Не нужно быть столь злоязычным, друг Планше, – ханжески сказал д’Артаньян. – Негоже злословить о ближних своих, в особенности тех, кого видишь впервые в жизни…
Но на губах его блуждала та хитрая улыбка, что свойственна даже простодушным гасконцам, – к коим наш герой уж никак не принадлежал.
В самом деле, двое мужчин, подошедших к очаровательной незнакомке с видом старых знакомых, менее всего смахивали на представителей помянутых Планше профессий, безусловно необходимых обществу, но неблагородных… В обоих за четверть лье удалось бы опознать дворян, причем отнюдь не скороспелых (какими, увы, та эпоха уже была достаточно богата). Один был мужчина лет тридцати, с лицом и осанкой, в которых было нечто величественное. Ни один плотник не мог бы похвастать такой белизной рук – да и не всякий знатный дворянин. Хотя на незнакомце был простой дорожный камзол, в его походке, всем облике ощущался если не переодетый вельможа, то, во всяком случае, человек, обремененный длиннейшей родословной и гербами, лишенными вычурности и многофигурности, то есть безусловно древними…
Второй выглядел немного попроще, но тоже был личностью по-своему примечательной – крайне рослый и широкоплечий, с высокомерным лицом. Хотя на нем был простой, даже чуточку выцветший синий камзол, поверх оного сверкала роскошная, сплошь вышитая золотом перевязь ценою не менее десяти пистолей, а то и всех пятнадцати, а с его могучих плеч ниспадал плащ алого бархата. Оба были при шпагах, в высоких сапогах со шпорами, почти не запыленных, – а значит, им явно не пришлось в ближайшее время ехать верхом по большой дороге. Они миновали галерею, не удостоив д’Артаньяна и мимолетного взгляда, – и он как раз раздумывал, не является ли это тем пресловутым оскорблением, которого наш гасконец так жаждал на протяжении всего пути.
– Ну, говорите же, Атос! – нетерпеливо сказала незнакомка с карими глазами, рекомая белошвейка. – Удалось?
– Частично, милая Мари, – сказал мужчина лет тридцати с грациозным поклоном, лишний раз убедившим, что д’Артаньян видит перед собой высокородного дворянина. – Письма я получил без особого труда, но здесь неожиданно объявился Рошфор, этот цепной пес кардинала…
– Черт возьми! – воскликнула красавица совершенно по-мужски. Разговор опять-таки велся по-испански – обычная предосторожность в ту пору, призванная сохранить содержание беседы в тайне от окружающего простонародья. На сей раз д’Артаньян неведомо почему не спешил проявить благородство и сознаться во владении испанским. «В нем прямо-таки чувствуется вельможа, – лихорадочно пронеслось в голове у гасконца. – Но имя, имя! Атос… Это же не человеческое имя даже, это, кажется, название какой-то горы… Планше прав, продувная бестия, – здесь тайна, интрига, возможно, заговор!»
– Атос, Портос, господа! – воскликнула незнакомка чуть ли не жалобно. – Это просто невыносимо! – И она добавила непринужденно: – Неужели не найдется человека, способного, наконец, перерезать ему глотку?
Это благое пожелание, высказанное столь очаровательной особой прямо-таки небрежно, с безмятежной улыбкой на алых губках, окончательно отвратило д’Артаньяна от мысли громогласно признаться в знании испанского. Он успокоил свою совесть тем, что его действия никак нельзя было назвать подслушиванием украдкой, – все-таки он открыто стоял на галерее в полудюжине шагов от беседующих, так что нимало не погрешил против дворянской чести…
– Будьте спокойны, сударыня, – прогудел великан, которого звали Портосом. – На сей раз ему, похоже, не уйти. Я приготовил ему хороший сюрприз на Амьенской дороге. Если только он не продал душу дьяволу, как предполагал однажды Арамис, все будет кончено в самом скором времени. Четыре мушкета – это, знаете ли, весомый аргумент.
– Вот кстати, об Арамисе, – живо подхватила красавица. – Я полагала что сегодня его, наконец, увижу… Господа, не забывайте, что я женщина —и сгораю от любопытства самым беззастенчивым образом. Любая женщина на моем месте была бы заинтригована безмерно. Он засыпает меня отчаянными письмами так давно, что пора в конце концов сказать мне все в глаза, произнести эти признания вслух… и, быть может, получить награду за постоянство. В конце концов, мы живем не в рыцарские времена, и это обожание на расстоянии выглядит чуточку смешно…
– Арамис еще не вернулся из Мадрида, – вполголоса сказал Портос.
– Тш-ш, Портос! – прошипел его спутник. – Будьте осторожнее, бога ради!
– Но я же говорю по-испански, – с некоторой долей наивности сказал великан Портос. – Кто тут понимает по-испански?
Атос вздохнул как-то очень уж привычно:
– Портос, вы меня то ли умиляете, то ли огорчаете… По-испански, да… Но вы же явственно произнесли «Арамис» и «Мадрид», а это может натолкнуть кого-нибудь на размышления…
– Кого? – жизнерадостно прогудел великан. – Кто из тех, кого мы сейчас видим вокруг нас, способен размышлять? Право же, Атос, вы сгущаете краски…
– Пожалуй, – задумчиво отозвался Атос. – В самом деле… Трактирная челядь не в счет… – Он быстрым, испытующим взглядом окинул террасу. – Еще какой-то молодчик, по виду горожанин, и тупой на беспристрастный взгляд юнец c соломой в волосах, от которого за туаз несет навозом… Возможно, я излишне нервничаю. Но ставки слишком высоки, Портос, и мы обязаны предусмотреть все случайности…
– Любезный Атос, – с чувством сказал Портос. – Я перед вами прямо-таки преклоняюсь, сами знаете. Но должен сказать прямо: порой вы бываете удивительно несносны. Обратите внимание, я учел все ваши замечания, я говорю о важных вещах исключительно по-испански…
– Господа, господа! – вмешалась незнакомка. – Умоляю, будьте чуточку серьезнее!
Оба нехотя умолкли. Что до д’Артаньяна, то его улыбка стала прямо-таки зловещей. Он наконец-то обрел то, чего так долго ждал, – несомненное оскорбление, высказанное, если рассудить, прямо в лицо человеком при шпаге, несомненным дворянином, несмотря даже на его странное имя, тем более произнесенное при даме, которая, хоть и выдавала себя за белошвейку, принадлежала, несомненно, к более высоким сферам…
Его рука стиснула рукоять шпаги. И все же он подавил первый порыв, не ринулся с террасы сломя голову, решил выждать еще немного. Кровь его кипела – но стремление поближе познакомиться с разворачивавшейся на его глазах интригой оказалось сильнее. «Прекрасно, – подумал он. – Кое-что начинает проясняться. Если незнакомец по имени Рошфор, как только что прозвучало, имеет отношение к кардиналу, кто же, в таком случае, эти люди? Ясно, что они принадлежат к противостоящей стороне, но таких сторон чересчур много, чтобы можно было делать выводы уже теперь…»
– Я серьезен, милая герцогиня, – заверил Портос. – Как никогда.
«Герцогиня! – вскричал про себя д’Артаньян. – Вот так история! Положительно, тайн и загадок на меня свалилось больше, чем я того желал! Как бы не раздавило под этакой тяжестью! Но когда это гасконцы пасовали?!»
– Тс! – шепотом прикрикнула красавица. – Портос, вы, право, невозможны! Запомните же, что меня зовут Мари Мишон… Я – белошвейка, ясно?
Атос мягко произнес:
– Милая Мари, вам не кажется, что белошвейка, разъезжающая в карете парой, в блеске драгоценностей, все же рано или поздно наведет кого-нибудь на подозрения?
«Он чертовски умен», – великодушно отметил д’Артаньян.
Красавица сделала гримаску, словно собиралась заплакать:
– Атос, Портос прав: вы сегодня положительно несносны. Я так привыкла к этой именно карете… Не хотите же вы сказать, что я должна была надеть рубище или что там еще носят настоящие белошвейки? Я и так оставила дома большую половину своих драгоценностей… В конце концов Портос прав: вокруг нас лишь тупое простонародье, не способное думать и подмечать несообразности…