– Кто это? – шепотом спросил он спутника.
– О, это совершеннейшее ничтожество, – ответил тот пренебрежительно. – Писателишка из Парижа, Андре… то ли Буроскью, то ли Бурлескью, самого подлого происхождения субъект, хотя и именует себя то немецким дворянином, то шведским графом, то даже потомком знатного еврея из Толедо, ведущего род прямиком от праотца Авраама… Ничего не поделаешь, любезный Арамис, в наши времена приходится вовлекать даже таких вот мизераблей – простолюдины порой незаменимы, чтобы, собравшись стадом, одобрительным гулом поддерживать те решения, которые вкладывают в их дурацкие головы благородные господа. Кроме шпаг, нынче есть еще и типографский станок – а этот вот парижский прощелыга умеет, что ни говори, складно сочинять вирши, памфлетики и тискать их на станке… Пусть его повеселится, потом отошлем назад на то место, которого он заслуживает… К тому же, скажу вам по свести, у него есть молодая проказливая женушка, а в этом случае подлое происхождение благородных господ отвращать не должно… Подождите минутку.
Он прошел к столу и, склонившись над одним из сидящих, что-то зашептал ему на ухо. Тот, оглянувшись, живо вскочил и подошел к д’Артаньяну, а остальные, увлеченные вином и визгливыми виршами, и внимания не обратили на вошедших.
На сей раз гасконец, несомненно, имел дело с дворянином – совсем молодым, стройным, изящным.
– Вы и есть Арамис? – спросил он отрывисто, как человек, принужденный спешить. – Я – граф де Шале, маркиз де Талейран-Перигор, служу ее величеству королеве. Надеюсь, вы простите мне, что не приглашаю вас к столу? Я бы выставил перед вами все вина и яства Зюдердама, но обстоятельства таковы, что вам следует немедленно отправляться во Францию. В городе…
– Рыщут кардинальские ищейки, я уже осведомлен, – сказал д’Артаньян. – Мне они пока что не попались, а жаль, был бы случай обнажить шпагу…
– Забудьте об этом! – прошептал молодой граф. – Интересы дела выше подобных забав… Письма, которые вы повезете, – итог долгих и тягостных переговоров с испанцами… Впрочем, там все сказано.
Он достал из-под колета[34] довольно толстый свиток из доброй полудюжины свернутых в трубку бумаг и сунул д’Артаньяну.
– Возьмите и понадежнее спрячьте под камзол!
– Я должен передать что-нибудь на словах?
– Ну разве что… Пока они там будут расшифровывать письма… Передайте, пожалуй, что все в порядке. Испанцы дают деньги, их войска уже выдвигаются, чтобы согласно уговору занять пограничные города, а испанский король готов всеми имеющимися в его распоряжении средствами поддержать свою сестру, нашу королеву, вплоть до занятия Парижа… Первым делом, как и договаривались, следует покончить с кардиналом, тогда другого можно будет взять голыми руками – насчет де Тревиля все решено… Кардиналу на сей раз пришел конец…
"Э, сударь! – воскликнул про себя д’Артаньян. – Как выражаются у нас в Беарне – не стоит жарить непойманного вепря…"
Вслух он сказал:
– Я передам все в точности, граф.
– Торопитесь, бога ради! Я не хочу, чтобы вас видели эти… – Он оглянулся в сторону расшумевшихся гуляк. – В заговор втянулось столько случайного народа, от которого надо будет избавиться по миновании в нем надобности, а пока мне – мне! – приходится сидеть за одним столом с подобными скотами, – кивнул он в сторону толстяка, вдохновенно извергавшего рифмованные поношения кардиналу, коего этот субъект самонадеянно полагал уже покойным. – Не возвращайтесь в гостиницу…
– Да, меня уже предупреждали.
– Отлично. Где-то тут рыщет д’Артаньян. Атос взялся с ним покончить, но это не тот случай, когда нас способно выручить дурацкое благородство Атоса. Бьюсь об заклад, он по всегдашнему своему обыкновению полагает покончить дело дуэлью, – как будто сейчас допустимы обычные правила чести! Нет, не тот случай!
"Ну, после таких слов моя совесть чиста совершенно", – подумал д’Артаньян, пряча письма под камзол и тщательно застегивая пуговицы.
– Вперед, черт возьми! – энергично поторопил его молодой граф. – Письма передайте в руки герцогине… Удачи, Арамис!
Глава девятая
О разнице меж каббалистикой и наукой
Д’Артаньян не заставил себя долго упрашивать – он нахлобучил шляпу, кивнул на прощанье графу и побыстрее выскочил из комнаты, прежде чем на него успели-таки обратить внимание эти болваны, отчего-то искренне полагавшие, что кардинала Ришелье можно уничтожить посредством дрянненьких, бегущих впереди событий виршей и детских забав с повешенными раками.
Оказавшись на улице, он огляделся. Капуцина в пределах досягаемости взора не наблюдалось. "Черт бы их побрал, опытных шпионов, – подумал д’Артаньян. – Может, они как-нибудь ухитряются, без всякой помощи нечистой силы, следить так, что их самих вовсе не видно? Нет, в конце концов, тут не беарнские леса, где можно затаиться в кустарнике, за деревом, на ветках наконец…"
Он быстрыми шагами направился в сторону конюшен, где дожидался Планше с лошадьми.
Трое выскочили ему навстречу из узенького кривого переулочка так быстро, что д’Артаньян в первый миг принял их за некое подобие чертей, – но тут же спохватился: с каких это пор черти бросаются на христианина, хоть и нерадивого, средь бела дня, пусть и в насквозь еретической стране?
И выхватил шпагу – поскольку на него уже было нацелено сразу три. У каждого к тому же были и даги, длинные узкие кинжалы. Судя по их гнусно-решительным физиономиям, эти господа, если только тут уместно столь вежливое определение, намеревались действовать вопреки всем правилам дуэли (о коих, быть может, не слыхивали от рождения). На д’Артаньяна, направляемые недрогнувшими руками, устремились сразу шесть стальных жал. Хорошо еще, что в тесном переулочке они не смогли напасть сомкнутой шеренгой и мешали друг другу, ожесточенно сталкиваясь боками, а то и клинками, бросаясь вперед с тупой яростью, вызванной, без сомнения, особо щедрой платой.
Первое время д’Артаньян довольно удачно отмахивался своей длинной рапирой, уклоняясь и делая финты – кругообразные движения клинком. Однако, как опытный боец, он быстро понял, что дело его заведомо проигрышное: пока он стоял, прижавшись спиной к бугристой глухой стене, он был почти неуязвим, но нельзя же стоять так вечно. Рано или поздно которое-то из шести жал его достанет, потому что он лишен главного – всякой возможности маневра. К тому же под распахнувшимися плащами у двоих из них блеснули рукояти пистолетов. В горячке первых минут они забыли о своем огнестрельном оружии, но как только вспомнят… Это не дуэль, никто не будет соблюдать правила чести…
Спасение пришло столь же неожиданно, как выскочили нападавшие. За спинами хрипло дышавших наемных убийц показалась фигура в монашеской рясе братьев-капуцинов; трехфутовая сучковатая палка, увесистая и толстенная, лишь отдаленно напоминавшая пастырский посох, с каким подобает странствовать смиренному служителю божьему, взметнулась, описала короткую дугу и соприкоснулась с затылком одного из нападавших так удачно, что тот моментально рухнул без движения. С невероятным проворством монах сунул палку меж ногами второго, отчего тот растянулся на булыжнике мостовой во всю длину с невероятным шумом, а еще через миг обрушил свое нехитрое, но страшное оружие на запястье третьему, враз вышибив у того шпагу. Убийца взвыл, как иерихонская труба, – но капуцин, уже не обращая на него внимания, схватил д’Артаньяна за рукав и поволок за собой лабиринтом кривых переулочков, мимо аккуратных домиков, каких-то бочек, шарахавшихся детей, повозок, тупичков, остолбеневавших почтенных горожан, куда-то чинно шествовавших с чадами и домочадцами… Гасконец не сопротивлялся, уже видя, что это – друг.
Наконец они остановились перевести дыхание – и, повинуясь мановению руки капуцина, почти сразу же двинулись дальше нормальным шагом, не привлекая ничьего внимания.
– Спасибо, святой отец… – растерянно промямлил д’Артаньян. – Вас мне послал сам господь…