– Скорее уж один из его земных слуг, носящих кардинальские мантии… – раздался знакомый голос.
Капюшон на миг откинулся, д’Артаньян встретил проницательный взгляд черных глаз, увидел непревзойденную хищно-удалую улыбку графа Рошфора – и тут же капюшон опустился вновь, оставив для обозрения лишь подбородок, выбритый, как и подобает смиренному монаху, не имеющему права щеголять модной бородкой вроде "рояльки".[35]
– Рошфор!
– Тс! Брат Бруно, скажем…
– Вы здесь?!
– И не только я, – загадочно сказал Рошфор. – Во слишком неопытны, чтобы оставлять вас одного на столь непривычной стезе… Черт меня побери, д’Артаньян, вам еще многому предстоит научиться! Когда я увидел, с каким дурацким видом вы озираетесь на улице, явно пытаясь высмотреть, не следят ли за вами, у меня сердце упало…
– Тьфу ты, – обиженно сказал д’Артаньян. – А мне-то казалось, что я действовал очень ловко…
– Ничего подобного, уж простите. Не унывайте, со временем научитесь многим полезным премудростям…
– Вот, кстати, о премудростях, – сказал д’Артаньян. – Где вы научились так виртуозить посохом? Это что-то невероятное, прямо-таки сверхъестественное…
– Ничего сверхъестественного, – усмехнулся Рошфор. – Всего-навсего бой на пастушьих посохах. Научился в Каталонии. Даже у простонародья, знаете ли, можно почерпнуть много полезного. Для тех случаев, когда противник вместо честного боя на шпагах измышляет самые подлые приемы…
– Черт возьми! – спохватился д’Артаньян. – У наших пастухов, в Беарне, есть ведь нечто подобное! Но мне и в голову не приходило поближе присматриваться к забавам простонародья…
– И совершенно зря, – серьезно сказал Рошфор. – Ничего, будет время, я вам покажу, на что способны в умелых руках пастушеская палка, американская веревка с петлей и даже, не удивляйтесь, обычный сапог… Насколько я понимаю, вы получили письма от Шале?
– Да, вот они, у меня под камзолом…
– Отлично. Эта скотина Гримо почти достиг цели…
– Гримо?
– Да, я видел неподалеку его характерную физиономию, которую ни за что с другой не спутаешь… Ничего, не унывайте. Главное, они наткнулись на вас достаточно далеко от "Зеленого дракона". А потому, я уверен, долго не сопоставят одно с другим, будут полагать, что рыщущий по Зюдердаму д’Артаньян и курьер герцогини де Шеврез – два разных человека. Когда они откроют, что речь шла об одном и том же, будет слишком поздно.
– Черт побери, но Атосу скажут, что здесь – Арамис!
– Ну и что? События должны развернуться сразу после того, как вы прибудете в Париж. Ваша задача – обскакать Атоса в прямом смысле. Ну, и вдобавок я позабочусь, чтобы этот достойный шевалье подольше не смог пуститься в путь. Даже если он догадается, что это вы выдавали себя за Арамиса, которому сейчас полагается мирно лежать в постели с раненым плечом, будет, повторяю, слишком поздно…
– Куда мы идем?
– Ко мне, – сказал Рошфор. – Здесь есть домик, хозяин которого мне всецело предан, там я могу быть самим собой, да и вы тоже… Нужно просмотреть письма. Чтобы и вы, и я знали их содержание – мало ли что может случиться в дороге и с письмами, и с кем-то из нас… Так что лучше предусмотреть досадные случайности… В гостиницу вам возвращаться нет смысла – слишком опасно.
– Да там у меня нет ничего ценного… нет, черт возьми, я совсем забыл! Деньги все при мне, но в гостинице – подорожная на имя де Лэга и рекомендательное письмо к статхаудеру! Вдруг да понадобятся…
– Не беспокойтесь, – сказал Рошфор. – Там уже нет ваших бумаг…
– А где они?
– Где следует, д’Артаньян. Где следует, можете мне поверить… Ну вот, мы пришли.
Он остановился перед небольшим домиком на берегу одного из многочисленных каналов, достал из недр рясы ключ и повернул его в украшенном медными пластинами замке. Дверь отворилась. Никто их не встречал. Д’Артаньян впервые столкнулся с диковинной планировкой, присущей нидерландским домам, – все комнаты и комнатушки тут были расположены в разных уровнях, соединенные сложной системой лестниц и ступенек: домик совсем небольшой, но, право, заблудиться можно… Следуя за Рошфором, д’Артаньян поднимался все выше, пока они не оказались на чердаке, ютившемся под потемневшими от времени огромными стропилами.
С первого взгляда д’Артаньяну показалось, что они попали в мастерскую алхимика: на железном листе в углу еще слабо курились дотлевающие угли, и над ними на треноге висел котелок с чем-то горячим, откуда пахло резко и неаппетитно. На старом столе выстроились в ряд несколько медных и стеклянных сосудов с разноцветными жидкостями – но цвета эти не вызывали у гасконца никаких привычных ассоциаций.
– Прекрасно, – удовлетворенно сказал Рошфор, сбрасывая рясу и оставшись в обычном дорожном платье. – Корнелиус уже все подготовил… Давайте письма. Быть может, я поторопился, приказав Корнелиусу приготовить эту адскую кухню, но, судя по моему опыту, мы имеем дело с настоящими заговорщиками, матерыми, а у таких господ обычно принято использовать надежные меры предосторожности. И если человек не искушен в некоторых вещах… ну, давайте быстрее письма!
– Черт побери! – ошарашенно воскликнул д’Артаньян, достав из-под камзола свиток и быстренько развернув его, после чего тот распался на полдюжины листов бумаги…
Девственно чистых листов.
– Что такое?
– Они меня провели! – воскликнул д’Артаньян горестно. – Подсунули чистую бумагу! И пока мы тут торчим, настоящий курьер…
– Д’Артаньян, вам еще многому предстоит научиться… – рассмеялся Рошфор. – Это и есть письма.
Гасконец озадаченно осмотрел все листы, один за другим, покачал головой:
– Вы шутите, Рошфор?
– Отнюдь.
– Но тут же не видно ни единой строчки, ни единой буквы!
– Глядишь, и появятся… – весело пообещал граф, забирая у него бумаги. – Для начала попробуем самое простое средство…
Он высек огонь и одну за другой зажег восемь свечей в громадном кованом подсвечнике, после чего, к превеликому изумлению д’Артаньяна, принялся сосредоточенно и старательно водить одним из листов над колышущимися огоньками, держа бумагу совсем близко. При этом он, не отрываясь от странного занятия, не оборачиваясь к гасконцу, говорил:
– Есть особые чернила, которые, после того как ими напишут письмо, высыхают и делаются невидимыми. Иные из них проявляются под воздействием огня… но не в нашем, сдается мне, случае. Ничего, попробуем луковый отвар…
Он аккуратно разложил лист на столе и принялся осторожно капать на него содержимым одной из склянок. Без всякого видимого результата. Точно так же не оказали никакого действия и жидкости из других сосудов, всех до единого. Наблюдая за бесплодными усилиями Рошфора, д’Артаньян все сильнее склонялся к мысли, что его самым коварным образом провели.
Однако граф не походил на проигравшего.
– Одно из двух, – сказал он задумчиво. – Либо буквально за последнюю неделю выдумали какое-то новое хитрое средство, что маловероятно, либо остался верный, испытанный метод, который я специально оставил напоследок, сейчас вы сами поймете, почему… Вы себя, часом, не относите к неженкам?
– Да нет, я бы не сказал… А чего мне ждать?
– Серьезного испытания для вашего носа, – с ухмылкой сказал Рошфор, направляясь в дальний угол чердака.
Он принес оттуда полную самых обычных яиц корзинку и две миски. В одну, пошире и пониже, положил письмо, тщательно расправив лист, во вторую, повыше и пообъемистее, разбил первое яйцо…
Д’Артаньян поневоле шарахнулся, зажимая нос, – от яйца шибануло невыносимым смрадом.
– Шерт побери, – прогнусавил гасконец, по-прежнему зажимая нос двумя пальцами. – Оно ше тухлое!
– Тухлейшее! Как и все остальные! – весело подтвердил Рошфор, крутя носом и морщась, но не прекращая своего занятия. – Между прочим, это и есть самое трудное – раздобыть дюжины три на совесть протухших яиц. Крайне своеобразный товар, его обычно незамедлительно выкидывают в отхожие ямы… Но старина Корнелиус постарался на совесть. Какова вонища, а? Шибает, как из пушки!
35
Та самая бородка, что более известна нам под именем "эспаньолки". Во Франции именовалась "роялька", т. е. "королевская", поскольку ее, забавляясь парикмахерским ремеслом, выдумал именно Людовик XIII.