Он решительно отстранил оцепеневшего слугу и прошел в комнату. Бездельник не соврал: Пишегрю и в самом деле валялся в постели, оглашая окрестности оглушительным храпом. На столе теснились бутылки и стаканы, шпага висела тут же, на спинке кресла, и д’Артаньян тихонько убрал ее подальше – осторожность не помешает, известно ведь, что загнанная в угол крыса от отчаяния способна прыгать высоко и кусаться ожесточенно…
Чуть подумав, он отыскал самый простой и быстрый способ – взял стоявший в углу медный жбан с водой и размашисто выплеснул его на храпящего маркиза.
Как и следовало ожидать, это возымело действие – маркиз, все еще с закрытыми глазами, вскочил, словно подброшенный взрывом бомбы, заорал спросонья:
– Наводнение!
И растерянно сел, смахивая с себя воду обеими руками.
– Не преувеличивайте, маркиз, – насмешливо сказал д’Артаньян, тщательно притворив за собой дверь. – Сена не способна на такие фокусы. Это я, ваш добрый друг д’Артаньян… причем, прошу отметить, никакое не привидение, кои вроде бы порой приходят обличить негодяя, а самый обычный человек из плоти и крови. Правда, вашей заслуги в том, что я жив, нет – вы-то как раз приложили все силы, чтобы получилось совсем даже наоборот…
Пишегрю, отчаянно хлопая глазами, отшатнулся к стене. Люди его пошиба, ведущие определенный образ жизни, со временем привыкают моментально приходить в здравый рассудок и лихорадочно искать выход из самых неожиданных сюрпризов – иногда сама их жизнь зависит от изворотливости и быстроты ума… Так что беспутный маркиз, как убедился д’Артаньян, за какие-то мгновения оценил ситуацию и попытался выкрутиться…
– Д’Артаньян, мой добрый друг! – вскричал он, раскрывая объятия. – Ну вы и шутник, право! Мне приснилось вдруг, что Сена вышла из берегов и я иду ко дну…
– Удивительно пророческий сон, – сухо сказал д’Артаньян, держа руку поближе к шпаге.
– Что за намеки? Черт, откуда вы взялись? И почему в этом плаще, что за маскарад?
– Маскарад? – усмехнулся д’Артаньян. – Нет, любезный, это не маскарад, а кардинальская служба…
– Вы в мушкетерах кардинала?!
– А вы не знали?
– Господи, откуда? После того прискорбного недоразумения в кварталах Веррери мы, если помните, не виделись более, я даже не слышал о вас… Ходили, правда, слухи, что вас то ли убили на дуэли, то ли вы вернулись в Гасконь…
Все это говорилось столь убедительным и располагающим тоном, с такой невинной физиономией, со столь невинно выпученными глазами и столь искренне прижатыми к груди руками, что д’Артаньян, не знай он всего, мог бы и обмануться…
– Бросьте, Пишегрю, – сказал он неприязненно. – Я все знаю…
– Так-таки и все? – воскликнул Пишегрю с той наглостью, что у подобных ему субъектов порой заменяет отвагу. – В таком случае, не подскажете ли, сколько чертей может уместиться на кончике иглы? А сколько англичан в Англии? И из чего делают колесную мазь?
– Не паясничайте, – сказал д’Артаньян, чеканя каждое слово. – И не придирайтесь к формулировкам. Я имею в виду, мне известно все о покушении на Сен-Жерменской ярмарке и о тех рейтарах, которых вы наняли, чтобы нанизать меня на полдюжины шпаг…
– Черт раздери, д’Артаньян, да что вы такое несете? Вы что, не останавливались с позапрошлого дня? Хотите вина? А трубочку никотианы испить не желаете? Ах вы, шутник…
– Хватит, я сказал! – прикрикнул д’Артаньян, топнув ногой. – Вы, милейший, заврались… Надобно вам знать, что рейтар по имени де Невилет оказался не просто прохвостом, а прохвостом законченным: получив от вас денежки, он пришел ко мне. И оттого, что захотел заработать еще полсотни пистолей, и потому, что испугался – ему никак не хотелось быть втянутым в убийство из-за угла человека, состоящего на кардинальской службе… Свести вас вместе, чтобы вы слушали его показания – дело получаса… Не угодно ли взглянуть в окно?
Настороженно косясь на гасконца, с грозным и непреклонным видом стоявшего посреди комнаты с рукой на эфесе, Пишегрю, осторожненько прижимаясь спиной к стене на случай внезапной атаки, добрался до окна и бросил на улицу быстрый взгляд. Д’Артаньян не двинулся с места, он и так знал, что увидел там побледневший маркиз: де Вард и Каюзак, тоже в известных всей Франции красных плащах с вышитыми серебром крестами, стояли на противоположной стороне улицы, глядя на окна маркиза с видом терпеливо ждущих добычу охотников.
Пишегрю побледнел так, что его черные усы казались нарисованными отборным углем на белоснежной стене.
– Как видите, шутки кончились, – безжалостно сказал д’Артаньян. – До сих пор ваша персона служила предметом заботы лишь полицейских комиссаров. Положение изменилось самым решительным образом. Одевайтесь. Если не договоримся, мы все вчетвером прогуляемся до Сен-Антуанского предместья, где стоит мрачное каменное сооружение, именуемое Бастилией. Потом мы трое уйдем восвояси, а вы там и останетесь. И вами займутся уже другие люди, которые умеют разговорить и людей покрепче вас…
– Нет, но как же… – сказал Пишегрю, улыбаясь уже просительно и жалко. – Моя скромная персона – и Бастилия…
– Не скромничайте, не скромничайте, – сказал д’Артаньян. – Вы натворили столько, что вполне доросли до Бастилии и ее пыточных подвалов… Сейчас вас не спасет никакой родственник – как любого, кто попадает в Бастилию по велению кардинала…
– Д’Артаньян…
– Хватит! – прикрикнул гасконец без малейшей жалости. – Наверное, если бы вы пытались убить только меня, я бы вас… конечно, не простил бы, но отвел куда-нибудь на Пре-о-Клер или на пустырь за Люксембургским дворцом, попортил бы вашу шкуру шпагой и отпустил ко всем чертям. Но вы осмелились покушаться на жизнь женщины, которая мне дороже всего на свете, – и так просто уже не отделаетесь! Ваши косточки славно захрустят на дыбе в подвалах Бастилии!
Он не преувеличивал и не шутил, готовый привести все свои угрозы в исполнение. При одном воспоминании об острие шпаги, направленном Анне в сердце, кровь бросилась ему в лицо, и для жалости к этому подлецу попросту не осталось места.
– Де Невилет? – переспросил Пишегрю. – И что же рассказывает… Вернее, какую напраслину на меня возводит этот пьяница…
– Не виляйте! – прикрикнул д’Артаньян. – Я не намерен путаться в ваших увертках. Конечно, я не сразу узнал вас там, на Сен-Жерменской ярмарке, но потом, когда пришел мой бывший сослуживец по роте, все встало на свои места… Или вы будете говорить правду мне – или расскажете ее чуть попозже, но уже другим…
– Послушайте, д’Артаньян… – сказал смертельно бледный Пишегрю. – Мы же были друзьями, мы совершили вместе столько проказ и пережили столько приключений…
– Короче!
– Что мне надо сделать, чтобы выбраться из этой истории целым и невредимым?
– Я же сказал – быстренько рассказать мне все, без утайки.
– Можно… Можно стаканчик вина?
– Пожалуй, – подумав, разрешил д’Артаньян. – Только не увлекайтесь!
– Да вы же знаете, я могу выпить бочку безо всяких…
– Живее!
Пишегрю проворно схватил бутылку, налил себе стакан, осушил его одним глотком и тут же налил второй.
– В глотке пересохло, – пояснил он с жалкой, искательной улыбкой. – Когда тебя будят таким вот образом и пугают Бастилией…
– Не пугают, а ясно обрисовывают будущее.
– Да, я понимаю… Влип, что называется… Д’Артаньян, я, право, любил вас, как брата, но мне предложили заплатить немедленно.
– И во сколько же оценили мою голову? – брезгливо поморщившись, спросил д’Артаньян.
– Двести пятьдесят пистолей…
– А за убийство девушки?
– Это за все сразу… Двести пятьдесят мне отдали сразу, и еще столько же посулили заплатить, когда с вами и с ней будет покончено…
– Дешево же вас ценят, маркиз, – хмыкнул д’Артаньян. – Итак, как все случилось?
– Помните англичанина, того, что вы не дали нам прирезать в квартале Веррери? Не того труса, а второго, высокого такого, решительного на вид, с орлиным носом…
– Конечно.
– Позавчера он подошел ко мне в «Голове сарацина» и поздоровался как ни в чем не бывало. Не спрашивайте, как он меня разыскал, я и сам не знаю… Я подумал было, он хочет посчитаться, но он сказал, что имеет ко мне крайне заманчивое предложение, дал в качестве доказательства серьезности своих намерений десять пистолей и попросил вечером прийти в один дом на улице Вожирар…