— Что ж… — старушка помедлила немного, — поздно уже. Я пойду. Позвоню завтра. Хорошо?
— Звони… — Анна безучастно подставила щеку под свалявшиеся материнские губы, позволила себя обнять и в очередной раз выслушала совет-Крепиться. Мать ушла.
Заперев входную дверь (четыре оборота-верхний замлок, два оборота — нижний — и КОМУ теперь это нужно?), Анна бессильно привалилась к стене, напротив закрытого белоснежной простыней зеркала и закрыла глаза. Происходящее более не казалось ей сном. Наоборот, в самой сути несчастья, Анна улавливала нотки пустой обыденности. Смерть Алеши, разделенная на ритуальные услуги, процедуру отпевания и стопку водки, накрытую уже черствеющим хлебом, сама по себе стала статистическим фактом. Сын ее умер. Больше ничего.
Подволакивая ноги, Анна брела по квартире, выключая свет. Кухня неприятно резанула ее своей отталкивающей стерильностью-посуда аккуратно сложена, стол накрыт скатертью. В темноте, не ощущая собственного тела, она доплелась до своей комнаты и рухнула на диван, не сняв даже туфли.
Она стояла в центре пустоты, но сама пустота была населена призрачной жизнью. Пульсирующий ритм под ногами, вязкие прикосновения удушливого воздуха, черный монолит нависшей твердыни неба. Она была….внутри НИЧЕГО. Не было ни координат, ни пространства, и все же все существо ее ощущало опору-несуществующую, но цепкую, подобно топкой трясине — видело черный свет, чернее самой глубокой пещеры, упиралось в прозрачную вязкую гниль.
Она отшатнулась…и осталась на месте. Здесь, в мире умерших координат, она не обладала правом на движение.
Понемногу, черное нечто перед нею обретало форму. Или, скорее, воздух, если то, что окружало ее было воздухом, густел, бурлил слизью, наливался содержанием. Она не могла отвернутся, не могла закрыть глаза, у нее не было глаз. Не было тела.
Пространство, окружающее ее, вздулось, подобно мыльному пузырю и исторгло из себя пенящуюся гротескную картину. Перед нею лежал… ее сын. Лежал не в гробу, но на шипящем ложе, постоянно меняющемся, подобно миражу. Алеша был материален, до боли реален во окружающем его призрачном безмолвии. Он был одет в тот же деловой костюмчик, в котором его похоронили, что делало его похожим на самого маленького в мире бизнесмена. Напомаженные волосы его теперь растрепались и неживыми прядями свисали на выбеленное лицо. Глаза были полуоткрыты, заплывшими белками сверля тьму. Руки его…..
Ноги его…
О. Господи!!! Она закричала бы, но нечем было кричать. Ручки, его маленькие ручки были покрыти чем-то, что сперва показалось ей блестящей белесой паутиной. Ноги, плотно сдвинутые вместе были покрыты той же паутиной. Это была вовсе НЕ паутина. Это была веревка, связывающая ее мальчика, приковывающая его к месту, вытягивающая из него неродившуюся еще послежизнь.
Складки пиджака ее сына зашевелились между ними вяло сокращаясь выполз синюшный безглазый сгусток, налитый жиром. В его кольчатом сокращении было столько….целеустремленности, столько гнусного довольства. Он полз по лацкану пиджачка ее сына, оставляя за собой гнойный след, во тьму, в окружающее ничто.
Она могла лишь смотреть как тело ее сына шевелится не по своей воле. Из под его брюк выглянул еще один слизень, испачканный чем-то темным, по волосам струилось вязкое тело третьего, галстук змеился под напором еще одного осклизлого тельца, пробивающего себе путь….куда? Что они… ЭТО делает на ее сыне?
В этот миг тьма, и составляющее ее густое ничто исчезли, словно и не было их. В белом неживом свете, заполнившем бескрайнюю пустоту, тело ее сына казалось увядшим. Над Алешей стоял некто-сутулая фигура, с постоянно расплывающимися чертами, насквозь пронизывающим голодным взглядом.
— Здесь мы едим, — произнес он внутри ее индивидуальной вселенной. — Вы не развязали сына. Мы едим.
Она почувствовала тело. Вспомнила свое имя. И обрела возможность кричать. Анна открыла рот, вдохнула в себя окружающий воздух и мир наполнился звоном. Она не могла дышать. Отравленный газ внутри ее легких жег, словно кислотой. Пустота звенела, истерической силой наполняя себя. Разваливалась на куски, уходила в сторону, смещалась, открывая край иного мира. Звон наполнил все тело Анны, заставил ее скорчиться от боли, упасть и падать…падать…
…Она упала с дивана, разбуженная собственным кошмаром. Звон в ушах не утихал. Была в нем некая требовательная издевка. Лежа на полу собственной спальни, всхипывая и содрогаясь всем телом, Анна слушала разрывающийся телефон и не могла заставить себя ответить на звонок.
Собравшись с силами, она открыла глаза, оглянулась пугливо, все еще находясь во власти холодного страха, встала на колени и, помогая себе руками, медленно поднялась на ноги. Так же медленно, шаркающей осторожной походкой, подошла к двери, открыла ее и побрела к телефону.
— Слушаю, — сипло прошептала она в трубку, стараясь не поднимать глаза на белую простынь, скрывающую зеркало перед нею.
— Аннушка, — мамин голос, тихий, заботливый…и все же, отчего то настораживающий, — Аннечка, милая, я вот все думаю…
— Мама? Сейчас четвертый час… Что-то случилось?
— Случилось… — в голосе на другом конце трубки теперь звучало плохо скрываемое нетерпение… — Случилось, Аннечка.
— О чем ты говоришь? Мама?
— Зря ты не развязала Алешеньку, дочка! — слова молотом ударили по голове, — Маленький теперь лежит, двинуться не может…
В трубке раздалось шуршание, прерываемое чьим-то далеким пением, затем короткие гудки. Анну обдало потоком холодного воздуха, невесть откуда взявшийся сквозняк колыхнул белую простынь, накрывшую зеркало, на секунду приподняв ее край. Анна судорожно вцепилась в трубку, зубы ее выбивали чечетку.
Кто-то стоял за простыней.
Зеркало не молго отражать ничего, кроме простыни, но тем не менее, Анна была уверена, что видела, один миг, всего лишь одно мгновение, часть темного отражения, притаившегося по другую сторону трюмо.
Анна опустила глаза на трубку, которую она до сих пор крепко сжимала в руке и отбросила ее с отвращением. Ей было жутко стоять в темном корридоре перед занавешенным зеркалом, стоять одной в пустой квартире, в самый темный и чудный час ночи, стоять перед трюмо, зная, что откинуть простынь она не решится. Но еще страшнее было ей двинуться с места, повернуться спиной к черному телефону и к зеркалу.
— Но это же смешно, — просипела она и звук собственного голоса заставил ее вздрогнуть. Нужно было собраться. Мыслить рационально. Ей только что позвонила мать. И…и….боже, она говорила…
— Она не говорила, — раздался в ее ухе тот же голос, лишь мгновение спустя она осознала, что говорит она сама. Никто ничего не говорил.
Верно-никто ничего не говорил. Ей снился кошмар, звонок разбудил ее и в разговоре с матерью, она услышала лишь то, что диктовало ей подсознание… Да и был ли он-этот телефонный разговор? Если….
Простое рациональное объяснение успокоило дрожь. Она переступила с ноги на ногу, решительно подошла к зеркалу и откинула простыню…
На секунду, потеряв дар речи, от вида своего отражения.
Естественно, в зеркале отражалась только она. Никого больше там не было и быть не могло. Анна вернула простыню на место, подняла трубку с пола и положила ее на рычаг телефона. Помедлив немного, набрала номер матери и пислушалась к слабым длинным гудкам на другом конце провода. Три…четыре…пять….
— Алло, — заспаный голос матери там далеко, за тридевять земель все же действовал успокаивающе.
Алло, слушаю вас…алло… — раздался шорох, мать дула в трубку.
Анна осторожно положила трубку и отошла от трюмо.
Медленно, повернулась спиною к зеркалу и по длинному коридору пошла в свою комнату, не оглядываясь. Зеркало не отразило никого, кроме нее, мать не звонила ей, сон остался лишь сном, не более, и все же, в эту секунду она твердо знала, что за спиной ее кто-тостоит.