Вникнуть в смысл десяти верхних строчек было непросто. По меньшей мере пятой части слов в словаре не было, а без его помощи я вообще узнавал только два-три из каждого предложения. К тому же почему-то каждый новый абзац непременно начинался словом «Что». То и дело отвлекаясь на причудливые желтоватые разводы, которыми столетия покрыли листы книги, я прилежно выписывал понятые мною слова на бумагу. Некоторые потом пришлось заменять, так как первый из предлагаемых переводов оказывался неверным; вообще, нужное значение чаще всего оказывалось помечено сокращением «устар.»
Уже из первого абзаца становилось ясно – и эта гипотеза подтвердилась позже, когда я начал увязать в рассказываемой неизвестным автором удивительной истории – что текст представляет собой летопись некой экспедиции в лесистые долины Юкатана, предпринятой немногочисленным испанским отрядом. Даты встретились на следующих страницах: описываемые события происходили почти пять столетий назад. Середина шестнадцатого века... Покорение конкистадорами Южной Америки, вспомнил я.
«Что по указанию брата Диего де Ланды, настоятеля монастыря в Исамале и главы францисканского ордена Юкатана, отправились в одну из отдалённых от Мани провинций, чтобы собрать и привезти обратно в Мани все манускрипты и книги из двух расположенных в этой местности храмов.
Что со мной вышли благородные сеньоры Васко де Агилар и Херонимо Нуньес де Бальбоа из Кордобы, и в нашем подчинении до сорока пеших и десяток конных воинов, и с нами две подводы, запряжённые лошадьми, в которых должны были привезти в Мани все манускрипты и книги, и проводники из крещёных индейцев, которые должны были показать, где находятся храмы, а также брат Хоакин, монах, в миру известный как Хоакин Герреро, которого приставил к нам брат де Ланда.
Что путь наш шёл на юго-запад, в местность плохо исследованную, и что достоверных карт ещё не было составлено, почему брат Диего де Ланда и распорядился отправить с нами столько солдат, рискуя даже и обороной Мани. И что проводников он отправил самых надёжных, из своих собственных толмачей; всех троих брат Диего де Ланда крестил сам; и что первого звали Гаспар Чу, другого Хуан Начи Коком, а третьего Эрнан Гонсалес, двое из народа майя, живущего на Юкатане, а третий – Эрнан Гонсалес – полукровка, его отец – испанец, а мать – майя.
Что перед тем, как наш отряд вышел из Мани, пригласил меня к себе брат де Ланда, и объяснил мне моё задание и его важность, и что наш отряд был только одним из многих, которые разослал брат де Ланда во все концы от Мани с приказом найти и собрать все книги и манускрипты, написанные индейцами и хранимые в разных местах. И что ушли такие отряды на восток к Чичен-Итце, и на запад к Ушмалю, и в Экаб, и в другие места. И что брат де Ланда проверил потом, не стоит ли кто за дверью, подслушивая наш разговор, и тихо сказал мне, что на наш отряд возлагается самая ответственная задача; что верные люди донесли до него слухи, что даже крещёные индейцы продолжают в отдалённых местах поклоняться своим старым богам, и их книги побуждают их отворачиваться от Христа. И потому, сказал брат де Ланда, он принял решение изъять у индейцев все их манускрипты, а затем и идолов, потому что через них их души соблазняет дьявол. И что если не воспрепятствовать этому сейчас, вскоре разрозненные майя снова смогут сплотиться и, отвергнув Христа, обернуться к своим сатанинским божкам. И что тогда всех ждёт испанцев новая война, по сравнению с которой все немногие стычки при покорении Юкатана – ничто. И что велики хранилища манускриптов на северо-западе и северо-востоке, в заброшенных городах майя, но, по сообщениям верных людей, самые важные находятся в нескольких неделях пути к северу от Мани, сказал брат Диего де Ланда.
Что туда и отправил брат де Ланда меня, и сеньоров Васко де Агилара и Херонимо Нуньеса де Бальбоа, и с нами брата Хоакина. И что поскольку местность была ещё не разведана, приставил к нам тех самых верных людей, которые донесли ему про храмы на юго-западе.
Что наш отряд вышел из Мани в намеченный день, 3 апреля 1562 года от рождества Христова, и отправился на север, не ведая о том, что выпадет на его долю, и сколь немногие из пятидесяти человек сумеют вернуться из похода живыми».
Я оторвался от листов и заложил карандашом всё время норовивший захлопнуться словарь. В чёрном зеркале оконного стекла отражалось моё лицо: взлохмаченные волосы (стараясь подобрать верное слово, я каждый раз запускал в них пятерню), мягкий и довольно бесформенный нос, округлые щёки, уже хорошо заметная линия второго подбородка... Сколько раз, шагнув за тридцатилетний рубеж, я давал себе слово не запускать свою внешность! Но в этом возрасте следить за весом становится всё сложнее, тело начинает выполнять заложенную в него программу, цели которой решительно расходятся с твоими, и каждая съеденная крошка норовит отложиться в стремительно растущих жировых складках, вероятно готовя тебя к ждущим где-то впереди чёрным дням.
Свои черты я уже давно изучил и удовольствием променял бы на чьи-нибудь чужие, до того они мне обрыдли. В тридцать пять в человеческом лице появляются первые намёки на то, каким оно будет выглядеть в старости. Уходящие вверх ото лба залысины набрасывают эскиз будущей плеши; морщины перестают разглаживаться, когда нахмуренная гримаса сменяется умиротворённым выражением или улыбкой; кожа дубеет и румянцу всё труднее сквозь неё пробиться. В тридцать пять ваше собственное лицо начинает превращаться в memento mori, напоминание о смерти, которое всегда с вами.
Лично мне моё лицо приходится созерцать постоянно. Самолюбования в этом нет – просто стол стоит прямо у окна, за которым, когда я сажусь работать, уже обычно стемнело. Вымытое стекло зеркалит как поверхность тёмного лесного пруда, передавая контуры, но поглощая цвета. А мне кажется, что очертания моего лица, хорошо видного из-за соседства с настольной лампой, и уже нечёткие абрисы мебели, украшенного лепниной потолка и тяжёлой бронзовой люстры, отражаются прямо в густом ночном воздухе. А может, и действительно существуют там, за окном, тем более яркие и отчётливые, чем сильнее горит свет в моей комнате. Но ночью я обычно тушу его во всей квартире, оставляя только лампы над рабочим столом и на кухне.