Глава 5
Популяризация государственной идеологии через массовую культуру
В 1938 году В. А. Карпинский, главный редактор Государственного издательства политической литературы, выступил с требованием: кинематография и литература должны способствовать укреплению официальной линии. На первый взгляд, такое предложение вызывает недоумение, так как всем известно, что СССР был во многих смыслах первым в мире «государством пропаганды». К 1938 году партийная верхушка уже свыше двадцати лет использовала различные художественные средства для популяризации своих идеологических принципов [295]. Однако на самом деле Карпинский критиковал бессистемную, по его мнению, координацию пропагандистских усилий в течение 1930 годов. В этой главе в общих чертах обрисовано, как все сферы советской массовой культуры, начиная с литературы — театр, опера, кино, а также музеи, выставки и памятники — к началу войны, нередко после болезненных преобразований, подчинились новому национал-большевистскому курсу.
Прежде чем продолжить, необходимо сделать некоторые пояснения. Исследования довоенной литературы и искусства зачастую сосредоточены на работах известных деятелей, творивших в жанре социалистического реализма, — Шолохова в литературе, Хренникова в музыке и Герасимова в живописи [296]. Конечно, эти исследования не лишены смысла, однако их авторам не следует смешивать эти произведения с довоенной советской массовой культурой в целом [297]. В конце концов, Пушкин, Глинка и Васнецов определяли содержание библиотечных каталогов и массовых изданий в той же степени, что и Шолохов, Хренников и Герасимов. Партийные писаки и придворные литераторы, например В. И. Костылев и А. Н. Толстой, были чрезвычайно плодовиты, к тому же их читала практически вся страна. Следовательно, для понимания сути сталинского «государства пропаганды» необходимо провести глубинный анализ довоенной массовой культуры и внимательно рассмотреть, что именно было опубликовано, отлито, поставлено, экранизировано или выставлено.
Развертывание социалистического реализма в 1932-1934 годах часто описывается как начало новой эры в русской литературе. Но стал ли он полным разрывом с прошлым? Важно не преувеличивать оригинальность этого жанра [298]. Конечно, на первый взгляд социалистический реализм кажется «революцией сверху», задуманной с целью консолидации государственного контроля над искусством и противостояния литературному радикализму объединений вроде Пролеткульта, РАППа и ЛЕФа. Однако необходимо признать и популистские стороны этого жанра — социалистический реализм был в определенном смысле уступкой консервативным литературным вкусам общества на массовом уровне [299]. Возникнув на фоне движения «учиться у классиков» середины 1920 годов социалистический реализм формировался иол влиянием произведений А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, А. П. Чехова и Н. А. Некрасова, которые во времена НЭПа печатались более или менее регулярно [300].
Издание книг этих писателей в контексте революционного свержения устоев 1920 годов, будучи довольно примечательным явлением, неизбежно свидетельствует о некоторых сторонах культурной среды раннесоветского периода. Особенно очевидной была избирательность нового канона, так как согласно официальным требованиям литература должна была быть по большей части «идеологически нейтральной». Книги явной политической направленности допускалась к переизданию только в том случае, если описания дореволюционного общества совпадали с негативными оценками царского прошлого, выработанными партийным руководством [301].
С ростом внимания к классике после утверждения партийной верхушкой социалистического реализма в 1932 году изменился и выбор произведений для переиздания. В соответствии с общим направлением идеологического развития середины 1930 годов под классический канон в большей степени стали подпадать темы и сюжеты, подчеркивающие значение патриотизма и гордости в Русском национальном прошлом. Парадигматическим примером такого сдвига является решение ЦИК СССР 1935 года использовать грядущее в 1937 году столетие со дня смерти Пушкина в качестве возможности разъяснить официальное отношение партии к поэту XIX в. По оценкам революционно настроенных футуристов, членов Пролеткульта и РАППа, наследие поэта устарело и не соответствовало духу времени. Еще в 1912 году В. В. Маяковский вместе с товарищами-футуристами выдвинул всем известное предложение «сбросить Пушкина … с парохода современности», а в 1918 году добавил: «Белогвардейца / найдете – и к стеке… А почему / не атакован Пушкин? / А прочие / генералы-классики?». В дополнение к столь громким заявлениям и манифестам велась более тихая и незаметная работа против влияния классиков в новом советском обществе: в течение 1920 годов под руководством Крупской в Наркомпросе из школьных и публичных библиотек изымались произведения Пушкина [302]. Но партийное руководство передумало, и уже в мае 1938 года прозвучали призывы, которым в конечном итоге суждено было вылиться в полномасштабную «реабилитацию» Пушкина и его включение в советский культурный канон в качестве «основателя русского литературного языка» [303]. Всесоюзный Пушкинский комитет во главе с Горьким был сформирован в декабре 1935, в него вошли пятьдесят видных деятелей, среди которых были партийные идеологи, литературные критики и другие представители творческой интеллигенции. Требуя популяризации «великого русского поэта», ЦИК дал Горькому и его коллегам почти десять месяцев на разработку мероприятий, которые увековечили бы память Пушкина [304].
Для литературоведения решение почтить память поэта на государственном уровне оказалось в лучшем случае неоднозначным (хотя, казалось бы, последствия должны были стать исключительно благоприятными): во время подготовки к печати академического издания собрания сочинений Пушкина не обошлось без борьбы [305]. Хотя публикация задумывалась как первое полное издание, критические мнения и научные интересы его составителей зачастую шли вразрез с партийными мотивами, сосредоточенными, главным образом, на продвижении в массы народного героя. Например, на заседании Пушкинского комитета в Кремле в апреле 1936 года, партийный деятель В. И. Межлаук осудил бесплодные умствования академического издания. К. И. Чуковский, присутствовавший на заседании, записал в своем дневнике невежественный выпад чиновника: «… Нужен Пушк [ин] для масс, а у нас вся бумага уходит на комментарии» [306]. Как писал позднее другой свидетель событий, Межлаук потом отчитал и постарался поддеть Ю. Г. Оксмана, фактического главного редактора собрания сочинений: «Кого мы, в конце концов, издаем, — Пушкина или пушкинистов?» [307]. В результате большая часть из девятнадцати миллионов книг Пушкина и пушкинианы с 1936 по 1937 гг. вышла в популярных массовых изданиях [308]. Бубнов выразил антиинтеллектуалистские воззрения, определившие судьбу проекта, следующим самоуверенным заявлением:
295
РГАСПИ 17/120/307/271; Peter Kenez. The Birth of the Propaganda State : Soviet Methods of Mass Mobilization, 1917-1929. Cambridge , Eng. , 1985; James von Geldern. Bolshevik Festivals, 1917-1920. Berkeley , 1993.
296
Edward J. Brown. Russian Literature since the Revolution. Cambridge , 1963. P. 13-16, 168; Агитация За счастье: Советское искусство сталинской эпохи. M., 1994.
297
См., например: Russian Art of the Avant Guarde: Theory and Criticism, 1920-1934/Ed. John E. Bowlt. New York , 1988. P. 291.
299
Возможно, E. Добренко и преувеличивает то, насколько социалистический реализм явился ответом на разочарование «простых людей» литературным радикализмом 1920 годов. Тем не менее, представляется вероятным, что канонизация «метода» партийной верхушки подстегивалась желанием удовлетворить литературные «вкусы» именно этой аудитории. См.: Евгений Добренко. Формовка советского читателя: Социальные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы. СПб., 1997. Гл. 3.
300
В 1920 годы М. Горький добивался, чтобы писатели уделяли больше внимания классике. См.: М. Горький. О литературе. М., 1937. С. 115-142; Michael S. Gorham. Mastering the Perverse: State-Building and Language 'Purification’ in Early Soviet Russia //Slavic Review. 2000. Vol. 59. № 1. P. 133-153. I
302
Чисткам, проводимым Главлитом и Наркомпросом в конце 1920-х — наше 1930 годов, сопутствовало «социологическое» порицание творчества Пушкина критиками ввиду его «неправильного» классового происхождения. Как говорилось в одном интервью 1950 года, «до 1935 года нельзя было прочитать Пушкина, нельзя было прочитать Толстого, потому что они считались дворянством». См.: А. В. Блюм. «Снять контрреволюционную шапку…»: Пушкин и ленинградская цензура 1937 г. //Звезда. 1997. № 2. С.209; HP 1/а/1/41. Необходимо заметить, что подобной маргинализации подвергалась официальная массовая культура; неофициозные исследования творчества Пушкина зачастую продолжались. См.: О. С. Муравьева. Пушкина: Исторические метаморфозы//Легенды и мифы о Пушкине. СПб, 1994. С. 123.
303
Л.Л.Домгерр. Советское академическое издание Пушкина//Новый 1987. № 167. С. 233; К. И. Чуковский. Дневник, 1930-1969. Т. 2. М., 1994. С.116.
304
В составе комитета оказались как партийные функционеры (А.С. Щербаков, А.А. Жданов) и придворные литераторы (Д. Бедный, А.Н. Тол стой, А. А. Фадеев, Н. Тихонов), так и выдающиеся пушкинисты (М. А. Цявловский, Ю. Г. Оксман, Д. Д. Благой). Вероятно, после некоторых раздумий к списку был присовокуплен десяток представителей республиканских литературных объединений. См.: Собрание законов и распоряжений СССР. 1935. № 64. Ст. 911; Великий русский поэт//Правда. 1935. 17 декабря. С. 1: обитую информацию см.: ГАРФ 305/1/1, 2.
307
К сожалению, пушкинисты недооценили подобные предупреждения, что привело к запрету первого из томов собрания сочинений в том же году; его распространение стало возможным только после того, как существенная часть научного аппарата была изъята. После этого (а в 1937 году были к тому же арестованы Оксман и ряд других ученых) последующие тома вышли вообще без научных комментариев. См.: Домгерр. Советское академическое издание Пушкина/С. 228-252, особенно с. 239; см. также: Домгерр. Из истории советского академического издания Полного собрания сочинений (1937-1949)//Записки Русской академической группы в США. No. 20. New York , 1987. С. 295-348; Domgerr, The Pushkin Edition of the USSR Academy of Sciences. No. 43//Research Program on the USSR Mimeograph Series. New York , 1953.