Для понимания последующих рассуждений принципиально важно различие между руссоцентризмом и русским национализмом. Первый — это выражение этнической гордости и происходит из сильного, ясно выраженного русского национального самосознания, в то время как последний, согласно определению Геллнера, является намного более политизированным понятием, связанным с групповыми стремлениями к политическому суверенитету и самоуправлению в соответствии с национальными приоритетами [22]. Хотя в настоящем исследовании много места уделено рассмотрению различных форм выражения русской национальной гордости с конца 1930-х до середины 1950 годов, «национализм» как таковой редко находит место в изложении. В конце концов, партийное руководство никогда не поддерживало идею русского самоопределения или сепаратизма и решительно подавляло всех ее сторонников, осознанно проводя черту между положительным явлением формирования национальной идентичности и вредоносностью созревших националистических претензий [23].
Курс, проводимый сталинской партийной верхушкой и обозначенный М. Н. Рютиным как «национал-большевизм», облачал марксистско-ленинское мировоззрение в руссоцентричную, этатистскую риторику. Национал-большевизм в этом смысле описывает специфическую форму марксистско-ленинского этатизма, вобравшую в себя следование коммунистическим идеалам и более прагматичные, государственнические, великодержавные традиции. Поскольку великодержавность стремилась стать доминирующим компонентом, идеологии, роль марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма часто ограничивалась лишь уровнем риторики [24].
Такие термины, как патриотизм и популизм, также требуют разъяснения. Первый, в значении лояльности и преданности чьей-либо родине, является вдохновляющей идеей, центральной для большинства попыток государств мобилизовать массы. Популизм — это жанр политической кампании, который также часто используется во время мобилизации масс. Это стиль пропаганды, используемой на массовом уровне; он, как правило, апеллирует к наименьшему общему знаменателю общества. Лозунги отличаются упрощенным содержанием и носят эмоциональный, иногда провокационный характер; их цель — сыграть на чувствах, а не на разуме. Среди синонимов этого термина слова с более ярко выраженными шовинистическими коннотациями — нативизм или «квасной патриотизм».
И последнее. Как уже ясно из предшествующих рассуждений, группе людей, называемой «партийная верхушка» или «партийное руководство», в настоящем исследовании уделено большое внимание. Эти словосочетания означают людей, ответственных за принятие решений в советской системе, и вместе с тем пытающихся превзойти более традиционную номенклатуру. Несмотря на то что в последних работах Сталин представлен правителем, сосредоточившим в рассматриваемый нами период в своих руках огромную власть, приписывать ему каждое решение, принятое во время его нахождения у власти, было бы редукционизмом. Такая парадигма «марионетка-кукловод» не только мифологизирует способности Сталина (воспроизводит миф печально известного культа его личности в историческом анализе), но и делает менее заметной решающую роль, которую играли высокопоставленные члены партии, вроде А. А. Жданова, А. С. Щербакова, Г. Ф. Александрова. Однако, признавая необходимость расширения поля исследования за пределы сталинского секретариата, было бы ошибочным предполагать, что власть была диффузно распределена, как это подразумевается в понятии «партия» или даже «ЦК партии». Словосочетания «партийная верхушка» и «партийное руководство» используются на страницах настоящей книги для обозначения небольшой привилегированной группы членов партии из окружения Сталина, обладавших властью в советском обществе с начала 1930-х до середины 1950 годов.
Давно известно, что в сталинское время партийное руководство время от времени присваивало систему образов и символы старого строя. В настоящем исследовании разрешается давнишняя полемика о природе и значении заигрывания с русским национальным прошлым (в особенности, использование героев царизма, его мифов и иконографии) и при этом доказывается, что подобная практика во второй половине 1930 годов привела ни больше, ни меньше как к идеологическому повороту. Крайне прагматичный и беззастенчиво популистский, этот идеологический сдвиг произвел на русско-советское общество трансформирующий эффект, остававшийся в значительной степени незамеченным учеными до сегодняшнего дня.
Истоки этого переворота можно проследить до конца первого десятилетия советской власти. Разочарованные провалом ранних пропагандистских кампаний, с конца 1920-х до начала 1930 годов Сталин и его приближенные начали поиски новых способов поддержки легитимности большевистского правления. Эти поиски осложнялись необходимостью мобилизовать массовую поддержку общества, которое на поверку оказалось слишком плохо образованно, чтобы вдохновиться марксизмом-ленинизмом в чистом виде. Отмежевываясь от строгого использования идеалистических и утопических лозунгов, Сталин и его соратники постепенно перекроили себя под государственников и начали выборочно реабилитировать известные личности и общепризнанные символы из русского национального прошлого. Ранние марксистские лозунги были интегрированы в реконцептуализированную историю СССР, делавшую значительный акцент на русских аспектах советского прошлого. В то же самое время главный нарратив был упрощен и популяризирован, чтобы максимально увеличить его привлекательность даже для самых малообразованных граждан СССР. К 1937 году партийная идеология обрела направление, которую мы обозначаем как национал-большевизм.
Более последовательный и четко сформулированный, чем это представлялось ранее, новый катехизис играл основополагающую роль в государственных школах и партийных образовательных учреждениях на протяжении почти двадцати лет. Учебники, изданные в 1937 году, заменили все конкурирующие учебные материалы и распространили историографическую ортодоксию на почти тысячу лет русско-советской истории. Будучи обязательными учебными пособиями для всех возрастов, новые тексты также определяли описание исторических событий и личностей в работах А. Н. Толстого, С. М. Эйзенштейна и большого числа других великих имен этого времени в различных областях, от беллетристики и поэзии до театра и кино. Масштаб учебной программы и сопутствующей ей агитационной кампании, проявляющийся в непрерывном участии в ней ведущих чиновников, в размерах тиражей учебников и широте их влияния на массовую культуру, — все указывает на то, что новый национал-большевистский нарратив должен рассматриваться как один из великих проектов сталинской эпохи.
Ирония заключается в том, что, несмотря на свою монолитность, национал-большевизм не вполне преуспел в передаче своей главной идеи всему обществу в целом. Запланированная для продвижения государственной легитимности и массового чувства советского патриотизма пропаганда стимулировала и другие виды чувств и эмоций на массовом уровне. Это утверждение не должно удивить читателей: публика редко усваивает то, что ей говорят, целиком, без некоторой степени упрощения, эссенциализации или искажения. В рассматриваемом нами случае, несмотря на сознательные усилия партийных руководителей уравновесить популистский руссоцентричный этатизм с марксизмом-ленинизмом и пролетарским интернационализмом, население в большинстве своем, как правило, не смогло понять более философичные «социалистические» аспекты проводимого курса в чистом виде. Слишком сложные и абстрактные, чтобы занять воображение широких масс и сыграть созидательную роль в формировании исторического менталитета общества, эти элементы отступили перед более знакомыми аспектами нового партийного нарратива, в особенности, перед русской национальной системой образов, героев, мифов и притч. Другими словами, хотя Сталин и его окружение в период между 1931 по 1956 годами намеревались продвигать лишь патриотическое чувство лояльности партии и государству, их подход к массовой мобилизации нечаянно способствовал ни больше, ни меньше как формированию русского национального самосознания в советском обществе. Поскольку это новое чувство идентичности оказалось долговечным и пережило развал самого СССР в 1991 году, понимание и оценка сложного наследия сталинской эпохи будет необходимым не только тем, кто изучает прошлое, но и тем, кого волнует настоящее и будущее русскоговорящего общества.
22
«Национализм — это прежде всего политический принцип, суть которого состоит в том, что политическая и национальная единицы должны совпадать». См.: Gellner. Nations and Nationalism. P. 1.
23
Данное мнение по этому поводу расходится с провокационным заявлением Юрия Слезкина о том, что: «Советская национальная политика формулировалась и осуществлялась националистами». См.: Slezkine. The USSR as a Communal Apartment P. 414.
24
M. H. Рютин. Сталин и кризис пролетарской диктатуры//Известия ЦК КПСС. 1990. № 9. С. 76. В отличие от Н. В. Устрялова и сменовеховцев, понимавших «национал-большевизм» как «националистический» по своей сути, мы не разделяем такую трактовку этого понятия, поскольку его конечная цель – статус великой державы, а не продвижение или самоопределение русского этноса. Другими словами, русская национальная система образов была выбрана благодаря ее мобилизационному потенциалу, а не потому что она даровала особое политическое самосознание русской нации. О других толкованиях этого понятия, см.: Л. А Быстрянцева. Мировоззрение и общественно-политическая деятельность Н. В. Устрялова (1890-1937) // Новая и новейшая история. 2000. № 5. С. 162-190; Agursky. The Prospects for National Bolshevism. P. 87-108; Лев Копелев, Держава и народ: Заметки на книжных полях. Ann Arbor, 1982. С. 57-85. Мы не разделяем трактовку идеи «национал-большевизма», которая лежит в основе идеологии НБП и прочих радикальных партий; см.: Э. Лимонов, А. Дугин. Декларация о создании Национал-большевистской партии (1 мая 1993 г.)//Лимонка. 2004. №. 261а. С. 1.