– Открой.
Я взяла коробочку и открыла, там лежала конфета «Бачи».
– Слава богу, – вздохнула я. – А то я уже начала придумывать, что делать с кольцом.
– Ну, ты уже отказалась.
– При виде кольца – это совсем другое дело. Это гораздо сложнее, – взяла я конфету и вернула коробочку Борису. – Сердце начинает подсказывать громко, облака останавливаются. В общем, тебе не понять, пойдем дальше, – спрятала я конфету в рот и стала за руки поднимать Бориса.
– Заходить не будем? Там красиво.
– Не-не-не-не-не-не-не. Не сегодня.
Мы прошли мимо Богородицы, смотрящей на нас прямо из дверей храма. Позолотили ей ручку, которая уже была натерта тысячами прикосновений. Дева Мария улыбнулась.
– Это ее сын? – спросила я, прикоснувшись к металлической руке.
– Да, Иисус.
– Симпатичная семья.
– Это точно! Как ты съездила?
– Отлично! Была на другом континенте. Дизайн в стиле ампир. Все, больше ничего рассказать не могу.
– Остальное совершенно секретно?
– Мы же договаривались – ты не спрашиваешь меня о работе, я не интересуюсь твоей личной жизнью. Лучше скажи, куда мы идем.
– Есть. Все пути в Риме ведут в траттории.
– Мойте руки перед едой, – Анна нагнулась к маленькому фонтанчику, где ангел лил воду из своих губ, набрала в ладони влагу и окунула в нее лицо.
– Ее пить можно? – наполнила она еще горсть.
– Можно. Хотя я не рискую, – стал он стряхивать случайные капли с платья Анны.
– Я думала, ты рисковый, – вытерла Анна губы.
– Так вот почему ты мне отказала? – улыбался маленькой женской мести Борис.
– Если ты про еду, то я уже готова к лазанье. Все остальное просто обстоятельства.
– Я не верю в обстоятельства.
– Правильно делаешь. Стоит в них поверить, и начинаешь соревноваться. Обстоятельство – это то, что всегда норовит нас обставить. А в лазанью веришь? – вытерла губы ладонью Анна.
– Да, я знаю здесь отличный винный погреб.
Немец
– Каждый уважающий себя политик хотел бы иметь за пазухой свою небольшую войну, чтобы можно было оперативно развести пожар в любом уголке, превратив его в уголек. Иметь в своем арсенале войнушку, которую в любой момент можно было бы закинуть туда, где срывают куш. Правда, не все отдают себе отчет, что искры от этого пожара могут легко перекинуться на соседние государства и вернуться эффектом горящего бумеранга.
– Знаешь, я не очень люблю политику. Давно уже заметила, если человек начинает говорить о политике, значит, он стареет.
– Неужели я уже так давно об этом говорю? Ты останавливай меня, если что, – улыбнулся Немец.
– Уже минут пять. Пять минут не знаю, как мне поступить – с одной стороны скучно, с другой – как красиво ты говоришь!
Город накинул темный плащ, в который стучался дождь. И плащ, и плач. Анна начала всматриваться в темноту через оптику, приближая плащ. Они шли по набережной. Он – в длинном черном плаще, она – в коротком белом. Черное и белое. Тела, внутри которых только что приятно развалился ужин и растеклось вино, двигались медленно. Ни противный моросящий дождь, ни раскачивающий Луну ветер не могли мешать их философской прогулке. Черный плащ то разводил руками, придавая своим словам больший вес, чтобы их не унесло ветром, мимо прекрасных ракушек девушки, то приобнимал сзади белый, прикрывая от сквозняка и коррозии хрупкую женскую логику.
– Если ты не знаешь, как поступить в той или иной ситуации, значит, ты изначально не туда поступил.
– Ты так считаешь?
– Мне кажется, из тебя получился бы неплохой актер.
– Неплохой – значит не сыгравший ни разу негодяя, – улыбался мужчина. – Вообще, по-хорошему после сорока нужно уходить в художники, писатели и прочее творческое безобразие. Пик гормональной активности позади, ни бизнес, ни прибыль, при всем моем уважении к богатству, уже не приносят той радости. Каким бы он ни был высоким – Эверест позади… Могу только оглядываться на белые вершины воспоминаний.
– Ну, ну, полегче.
– Ты-то еще на подъеме, я – на спуске, в базовый лагерь, греться, творить, спать.
Дождь замерзал, незаметно превращаясь в снег. И вот уже природа в бинтах, она была больна, холодна и прекрасна. Снег был белым, а ночь – черной. Анна не любила снег, но еще больше дождь.
Немец увидел девушку, облокотившуюся на парапет. Большой вырез на длинной юбке резал взгляд, потому что на голую кожу падали холодные снежинки.
– Какая сервировка.
– Вырез на платье женщины – это форточка, в которую она зовет тебя домой. Этот с ней, как ты думаешь? – спросило белое пальто.