Я кладу сумку в машину и еду в китайский ресторан. Там меня уже начинают узнавать.
– Вам то же самое или другое?
– То же самое.
– Одинокий вы человек, – говорит официант, когда приносит мне суп.
В доме Джорджа я снова кормлю и выгуливаю собаку, подключаю таймеры, устанавливаю лампы в комнатах Нейта и Эшли на включение в полседьмого вечера и отключение в десять. Комнаты прибраны и пусты, как на фотографии в каталоге, как нежилые. Детская комната – плюшевое хранилище сувениров опыта, коллекция предметов, отмечающих этапы детской жизни: камешек с пляжа, фишка из игры, сувенирная шляпка из семейного путешествия. Здесь этот опыт отредактирован так, чтобы аккуратно помещаться на полке. Все зафиксировано, будто жизнь разложена на стоп-кадры.
Тишина гнетет. Я думаю о Никсоне, записывающем каждую мелочь, о Никсоне и его бесконечных блокнотах и лентах, о Никсоне, его обширной и, увы, уличающей библиотеке записей. Я думаю о Ричарде М. Никсоне, названном в честь Ричарда Львиное Сердце, сына короля Генриха Второго, храброго солдата и барда, и понимаю, что недостаточно знаю о Никсоне и его отношении к всякому хламу. И делаю себе заметку: вернуться к этой теме.
Спускаюсь вниз и звоню детям в школу.
– Сейчас удобно разговаривать? – спрашиваю я у Нейта.
– Ага.
– Я не помешал ни урокам, ни тренировке по футболу?
– Нормально все.
– Угу. Я просто хотел узнать, как дела.
– О’кей.
– Дела о’кей – это отлично, – говорю я.
– Да никаких тут у меня дел нет, – говорит он и на секунду замолкает. – Только вот она не звонит, только слишком тихо здесь, и я все время забываю, что мамы больше нет, и так оно, знаешь, лучше. Лучше, когда забываю, лучше, когда она есть. А когда вспоминаю, сразу очень плохо.
– Могу себе представить. – Я замолкаю. – А когда тебе звонили родители? Было какое-то расписание, раз или два в неделю?
– Мама звонила каждый вечер перед ужином, от без четверти до без пяти шесть. А чтобы папа звонил, вообще не помню.
– Это как-то очень странно, – говорю я и замолкаю снова. – С Тесси все нормально. Я ее вывожу на прогулки – у меня такое чувство, что никто никогда этого не делал, ей не нравится выходить со двора, но как только я ее вытащил дальше подъездной дороги, так все стало нормально.
– Там невидимая ограда, – говорит Нейт.
– Ну, наверное. Она очень хорошо выдрессирована. Выходит со двора, только когда я ее вытаскиваю. Будто я ее заставлять должен.
– Потому что ограда бьет ее током.
– Какая ограда?
– Невидимая, я же сказал!
– «Невидимая ограда» – это не образ? Это на самом деле?
Нейт тяжело и демонстративно вздыхает.
– У собаки на ошейнике коробочка. Это передатчик. Когда ее выводишь, коробочку снимай. Иначе ее током бьет. Даже если с ней поедешь куда-нибудь на машине, все равно снимай передатчик.
Я смотрю на собачий ошейник. Коробочка там, вполне явная.
Нейт продолжает:
– Коробочка побольше вмонтирована в стену в прачечной, рядом с сиреной охранной системы. Она управляет этой невидимой изгородью. Инструкции ко всему в ящике, под микроволновкой.
– Поразительно, что ты все это знаешь.
– Я не дебил и живу в этом доме всю жизнь.
– Значит, есть охранная система? А я только что купил такую.
– Мы ее почти не использовали. Однажды она сработала и ужасно всех перепугала.
Я копаюсь в кармане и достаю чек из хозяйственного магазина.
– Там какой-то код или что? Чтобы включать и выключать систему?
– Все в инструкциях, – говорит Нейт. – Читай инструкции.
– Ага, ладно.
– Пойду я, – говорит Нейт.
А я думаю, что надо будет вскоре снова позвонить. Например, завтра без четверти шесть.
Эшли не может говорить – так сообщила ее соседка по комнате. Она в школьном лазарете со стрептококковой ангиной. Я звоню медсестре.
– Почему школа меня не известила?
– А кто вы? – спрашивает она.
– Я – дядя Эшли, – отвечаю я, ушам своим не веря.
– Дядей и тетей мы не извещаем, только родителей.
– Видите ли, – начинаю я, готовясь выдать ей полные уши, – вы явно отстаете на пару страниц…
В этот момент кошка отрыгивает волосяной шар, и я просто говорю, что позвоню завтра и надеюсь говорить с Эшли, а сейчас пусть передаст ей от меня привет.